в саду Боргезе,под кронами, покровительницами поколений,
здесь твой замок, моя принцесса.
Хорошо, что всё так, а не иначе,
перелетели бездну
и никогда больше не встретим друг дружку,
зато мы поженимся,
я понял – ты плачешь
от счастья,
переверни подушку.
Светлана Волкова
Поклонница
Белобокий приземистый сельский клуб стоял в самом центре Жихаревки, утопая в поздней персидской сирени, линялой и отчаянно, «с надрывом», благоухавшей всеми запасами организма. Вокруг, на расчищенном от телег и хлама пятачке, называемом местным людом «майданом», вразнобой стояли самодельные лотки под навесами, выбеленные солнцем и дождём. У канавы, напоминая лихого пропойцу, ржавел грузовичок-полуторка, отдавший концы ещё прошлой осенью. День наливался ясный, жаркий.
Борька Бирман, свежий выпускник Белгородского музыкального училища, оглядел здание клуба и несмело шагнул в его тёмное нутро. В конце пахнущего свежей скипидарной краской коридора, у запятнанного белыми подтёками окна находилась обитая дерматином дверь с табличкой «Зав. клубом тов. Мячиков В. В.». Борька поплевал на пятерню, пригладил непослушные львиные космы и осторожно постучал.
– Войдите, – раздался хриплый басок.
– Мне бы товарища Мячикова, Вэ-Вэ, – робко просунул голову в дверной проём Борька.
– Он самый, – ответил сидевший за столом гражданин, лысоватый и идеально круглый. – Проходи. Что жмёшься, будто тапки мне опозорил?
Борька протянул ему помятый листок.
– Направление вот. По распределению я.
Мячиков взял пухлой ручкой бумажку, долго, в полной тишине, читал её, потом посмотрел на Борьку сквозь очки, такие же круглые, как и сам хозяин, и с разочарованием выдохнул:
– Пьянист?
– Ага.
– Чудненько! Хм…
Было не понятно, радуется он или досадует.
– А на гармони? На гармони можешь?
Борька стыдливо отвёл глаза.
– Не могу.
Мячиков тяжело вздохнул, выплеснул из пластикового стаканчика скрепки и усопшую муху, плеснул туда коричневатой жидкости, пахнущей давлеными клопами.
– Отведай коньячку, не побрезгуй.
Борька не побрезговал. Жидкость оказалось ядрёной и плохо проходимой.
– Ты ведь пойми, – придвинул ветчинный нос к Борькиному лицу Мячиков. – Доярки у нас, скотницы. Им что попроще подавай.
– Попроще? – Борька поправил очки. – Может, Рахманинов? Прелюдия до диез минор…
Мячиков поморщился.
– Ну… Или Лист. Венгерская рапсодия? А?
– Может, конечно, и рапсодия… Только опасеньице имею, что без гармони никак… Они что там, – Мячиков ткнул пальцем в потолок, в жёлтое пятно у основания рогатой люстры, – не понимают конъюнктуру села?
Борька пожал плечами.
Просидели они часа три. Мячиков распалялся от дешёвого коньяка и собственной речи, перекатывался
