упускать момента освобождения, не правда ли, деточки?
И все эти условные спальные принадлежности, необходимые только постольку, поскольку ты признаешь цикличность: бодрствование/сон, сонь, опадающая в синий в перепадах… но я никогда не жаждал статики и покоя. И не был в состоянии выменять их у большой жизни на обрядную повторяемость перерождений. Славная столичная непрактичность, развивающаяся через поколение оседлости.
Оставались документы и деньги, оставалась одежда… путешествие в сторону севера требует много меньше шмоток, чем могло бы показаться. Тут вопрос в условностях – собираешься ли ты обратно, дружок, если все твои перемещения (если каждая твоя география) нанесены на кредитные карты и дорожные чеки – вольная иллюзорность в чужом аквариуме.
Точка абсолютного равновесия предполагает снег и воду. И в минуту тотального помешательства я более чем готов закрыть глаза – буквально – на сформировавшиеся фобии. И выбираться из путаницы пещер на ощупь, но лишь при условии неминуемости выпадения по ту сторону, когда притяжение оказывается тем самым импульсом, который выводит за орбиту, еще дальше, тем более что божественное дитя так и не было зачато…
…и я путаюсь с моей фантазийной Марией матерью божьей и первоначалом и точкой отсчета в пустынной земле сложенной изо льда и пепла и я ставлю знак равенства между этим фактом и 25 километрами дождя и асфальта но уже с поправкой на десятилетие, в котором нас не оказалось. Серые гончие, бегущие следом за солнцем, наступающие ему на пятки, пускают из разверстых пастей алые слюни и пену и кто же на этот раз оказывается загнанным зверем, кто падёт, когда солнце коснется горизонта красная свора, красная свора, вопрос лишен ответа, ответ лишен политики и вместе они никоим боком не относимы к реальности, черт ее дери, снова вплетающей собственные щупальца в отведенную мне клетку. Красные собаки, бредущие по моему следу – подмена понятий в отдельно взятом утверждении, пока я вглядываюсь в придуманное яйцо на площади и улавливаю кожей острые коготки дождя.
Мне не хватало утреннего сияния, мне не хватало биения нерва, жизненной силы, токов, приводящих планету в движение. И если бы не дождь, воздух грозился предельно сгуститься вокруг тела, сбиться в кокон, облепив глаза, уши, рот, нос, задушив жаром и пронзив жалом легкие – беспечная тяжесть твоя, гравитация.
Мерное поскрипывание автобуса, направляющегося к центральной автобусной станции – и наши уютные сердцебиения, растрачиваемые в концентрированности салона. Я забронировал безымянное койкоместо в безымянной комнатенке – я похерил свое прошлое, настоящее, свои вещи… оставшиеся купюры с купонами позволяли оставаться на плаву, потенциальные заказы прошлогодней листвой громоздились на внутренних двориках памяти.
Парики моей безбровой маски: по дороге к себе растерять до остатка единицы разума и тем самым добраться до сути, о которой поют киты и вещают мертвые партнеры, разодетые в франтовые одежды с чужого плеча. За распадом следует пробуждение, из пробуждения проклевывается распад. Дождь. И тысячи дождевых червей с маниакальным и неосмысляемым упорством ползущих
