«полезный», «интересный», «бросающий вызов» и так далее. Большие красивые слова. Каждое весом в сто тонн. Но только для меня теперь они ровным счетом ничего не значат. И, кроме всего прочего, я и карандаш-то в руки не могу взять, чтобы написать все это и спасти свою душу.
– Линкольн, – мягко обратился к Райму Бергер, – прежде всего я должен хорошенько убедиться в том, что вы являетесь подходящим кандидатом для нашей программы.
– Кандидатом? Для программы? Ах, ну да, это все эвфемизмы! – горько усмехнулся Райм. – Доктор, я все уже давно решил. И я хочу это сделать сегодня. Если говорить точнее, прямо сейчас.
– Но почему именно сегодня?
Глаза Райма вернулись к столику, где стояла бутылка с бренди.
– А почему бы и нет? – торопливо зашептал он. – Почему не сегодня? Двадцать третьего августа. Отличный денек. Ничем не хуже и не лучше остальных, чтобы умереть.
Доктор постучал себя пальцами по губам:
– И все же мне придется потратить еще некоторое время, чтобы побеседовать с вами, Линкольн. И только если я буду стопроцентно убежден в том, что вы действительно желаете продвигаться вперед по намеченному пути…
– Желаю, – громко произнес Райм, в очередной раз убеждаясь в том, насколько слабы и невыразительны слова, если они не сопровождаются жестикуляцией. Как ему хотелось сейчас для убедительности вложить свою ладонь в ладонь доктора или вознести руки к небу в мольбе!
Не спрашивая у хозяина разрешения, Бергер достал из кармана пачку «Мальборо» и закурил. Из другого кармана, как из волшебной шляпы фокусника, возникла складная металлическая пепельница. Бергер сидел на стуле, скрестив худые ноги, и напоминал теперь юношу, впервые вышедшего в свет и пробующего табак в компании взрослых.
– Линкольн, я полагаю, вы понимаете, какие проблемы возникают в нашем деле?
Конечно, он все прекрасно понимал. Именно поэтому Бергер и прилетел сюда лично, и по тем же причинам ни один из лечащих врачей Райма не согласился помочь ему. Подстегивать неизбежную смерть – это одно дело. Между прочим, почти треть всех врачей, которым приходится лечить безнадежных больных, нередко выписывают смертельные дозировки лекарств. И в этих случаях прокуроры в основном закрывают глаза на подробности смерти, если только сам доктор не начинает щеголять своей причастностью к случившемуся, как это было с Кеворкяном.
Но калека, инвалид, паралитик – совсем другое дело. Линкольну Райму недавно исполнилось сорок лет. Он отказался от искусственной вентиляции легких, и если внутри его не было нескольких коварных генов, то ничто не помешало бы ему дожить лет до восьмидесяти.
– Позвольте мне быть с вами откровенным до конца, – продолжал Бергер. – Я должен быть уверен, что меня не подставляют.
– Подставляют?
– Ну, все эти преследования со стороны прокуратуры… Я уже попадал в такую ловушку.
Райм искренне рассмеялся:
