коленкой.
Сонька схватила кулачонка за руки, Митька уселся на голову, Петька на ноги.
– Говори, говори, говори! – кричали ребята.
– Не знаю, – упирался Собакин.
Тогда Лёшка привлек к себе мальчика:
– Говори, а то нос откушу. – Он наклонился к лицу Аминодава, заскрежетал зубами, раскрыл рот.
– А-ай!
– Говори!
Аминодав не выдержал, сдался.
Оставив Митьку и Петьку сторожить Собакина, Лёшка и Сонька помчались к деду Сашке.
– Дед, дед, – закричал Лёшка, – лавка нашлась!
– Ну, брехать, – не поверил старик.
– Нашлась, нашлась, – зачастила Сонька. – Она на хуторах, в подполе у тетки Мавры, у кулацкой сестры.
Дед сорвался с печки, помчался разыскивать Дыбова и других мужиков.
Аминодав не соврал. Товары нашлись. В этот же день состоялся дележ лавки. Добро раздавали Дыбов и Прасковья Лапина: мужикам – хомуты и подковы, бабам – ситец и мыло, девкам – помаду и ленты.
А Лёшка, Сонька, Митька и Петька получили по крашеному прянику: Сонька – в виде коня, Митька – в виде козы, Петька – тоже в виде козы, а Лёшка – ребята никак понять не могли: уж больно он походил на ту тварь, рассказами о которой заманил мальчик собакинского сынка в баньку.
Пряники были старые, черствые, но вкусные.
Каратели
Не только в Голодай-селе, но и по всей России в ту весеннюю пору 1917 года прошли крестьянские бунты и волнения. Крестьяне делили барскую землю. Рубили господский лес. Во многих местах запылали усадьбы. Временное правительство встало на защиту помещиков. По деревням и селам были разосланы карательные отряды.
Прибыли каратели и в Голодай-село. Устроили казаки в доме Собакина штаб и стали чинить расправу. Дыбова увезли в тюрьму. Прасковью Лапину избили до полусмерти. Старику Качкину выдрали бороду. Схватили и деда Сашку.
Принесли домой старика без памяти прямо с улицы, в одних подштанниках. Глянул Лёшка: рубцы на спине, на лице и на шее ссадины. Дед весь съёжился, стал маленький-маленький, ростом не больше Лёшки. Положили старика на живот: на спину нельзя, спина воспалилась, кровавая; повыли бабы и девки, потом разошлись, и Лёшка остался один. Смотрит на деда – слезы глаза туманят. Стряхнет слезы рукой, а они опять набегают.
Ночью старик очнулся, глянул на Лёшку – не узнаёт внука. Бормочет что-то дед Сашка, а что – Лёшка понять не может.
– Дед, дед! Что, а дед? – пристает мальчик.
Наконец разобрал: «Пить». Схватил Лёшка кружку, напоил деда. Пил старик жадно, кряхтел и стонал. Наконец отвалился от кружки и снова забылся.
Через час дед Сашка пришел в себя.
– Лексей!
Лёшка бросился к деду.
– Лексей, – повторил старик, – беги. Убьют они тебя. Беги, Лексей. Собакины не простят. Поезжай в Москву. – Дед говорил с трудом, делая остановки после каждого слова. – Разыщи Третью Тверскую-Ямскую и дом Зыкова. Он наш мужик, голодаевский, примет. Скажи: дед Митин просил.
Лёшка
