себя увидела в оправе.
Колыбельная
Стон вертепной скрипки – небо плачет блюз.
Похоть и улыбка – сквозь одну петлю.
Ногти впились в скатерть:
«Я тебя люблю».
Сердце просит ветра да крепки ремни,
Словно мокрой веткой выхлестаны дни.
Выходи на паперть,
Руку протяни.
Жёсткие постели, ржавый скрип пружин,
В непорочном теле только просьба: «Жить».
На венчальный камень
Пальцы положи.
Бледных проституток впалые глаза,
Среди пошлых шуток вырастет лоза,
И печальный Каин
Повернёт назад.
По венкам из липы прелый скрип подошв.
Нужно только выпить, в стремена и – в дождь.
Но, пока поешь ты,
Молча не уйдёшь.
Солнце между ставен – тут хоть плачь, хоть пей.
Бог уже не ставит – бей промеж цепей.
Там не потревожат.
Спи, я смог допеть.
Тронный век
Завтра солнце увидит меня безнадёжно живым.
Гибель последней стаи низвергнет спасенье,
Бессилье задушит февраль руками знамений.
Пусть будет так. А жить я смертельно привык.
Приготовят постель из сухого огня и травы,
И марево высветит брошенный в озеро город,
И живот овдовевшей земли будет нагло распорот
Будет путь на семь лун, и устанет колдун —
Бубен ляжет, как нимб, в серый пепел седой головы.
Да, тюрьма и сума. И чума? Но ведь мы не больны.
Пусть умрёт в страшных муках последний и гордый король
И печаль будет ткать тишину над молчащей сестрой.
Пусть будет так. Но, устав, мы попросим войны.
Мне судьба – не судья. Искушением – лесть сатаны.
Я просрочен. И, стало быть, мне крутить барабан.
Дрожь в коленках пройдёт. Повезёт, так избавь от забав.
Я б поверил в него, если б верить мы были вольны.
Вскройте прикуп. Я – пас.
В моем зеркале – тени предчувствий.
И окурок погаснет в руках и поверит страстям.
И с похмелья я выдам им имя слепого вождя.
Но под сердцем – ожог. А на сердце – по-прежнему пусто.
И распутная ночь не меня уподобит Прокрусту,
И я втисну в себя это время – была не была.
Но шальная стрела задохнётся в груди у орла.
Пусть будет так. А со мной уж поделятся грустью.
Караван
Он вышел ко мне по твоим костям, Джим.
Волосы Авеля
В стакане портвейна.
Париж.
Секта слепых онанистов.
