И, ощущая, как в душе его сплетаются бесшабашность и боязнь, Абдуллах Амин расправился и вышел с Рудольфом Нуреевым из дома.
– Пойдемте, – сказал Рудольф Нуреев. – Пойдемте туда.
Рудольф Нуреев потащил его в подвал дома.
Он отвел Абдуллаха Амина к покрытой подушками лежанке и там стянул с него рубашку, проделав это со спокойной, почти клинической уверенностью в своей правоте, как если бы он, Рудольф Нуреев, был врачом, а рубашка наносила Абдуллаху Амину непостижимый вред.
– Теперь ложитесь, – сказал Рудольф Нуреев.
– Я…
– Чшш.
Но он не шелохнулся. Гнев обжег его кожу и сразу же обратился во что-то иное, незнакомое. Негодование, желание, страх переплелись в нем так путано, что Абдуллах Амин уже не отличал одно от другого. Он лежал неподвижно, придавленный их совокупной тяжестью, а Рудольф Нуреев, покряхтывая, снял с его ног башмаки и поставил их на пол. Абдуллах Амин, глядя, как они отставляются в сторону, подумал, коротко и без испуга, о смерти.
– Я… – начал он, но продолжать не стал. Настоятельная потребность говорить сменилась столь же настоятельной – молчать, затеряться среди подушек, тканей, солений, консерв и стоящих в большом горшке павлиньих перьев, которые подмигивали ему в полумраке. Он обратился в часть этого подвала, и теперь с ним могло произойти все что угодно. И все было бы правильным.
Абдуллах Амин смотрел в потолок, на пересекающих ткань светло-зеленых слонов. Он стал частью комнаты. Произойти может все что угодно. Он видел свои штаны и рубашку, комком лежавшие на полу, и они представлялись ему одеждой какого-то другого человека, выдуманного им самим.
Рудольф Нуреев, стянув с него и трусы, прошептал: «Прелестно». Абдуллах Амин дышал. Он был гол, если не считать носков. Он был человеком, к которому приложимо слово «прелестно».
Вот и все. Конец.
И все случившееся мгновенно обратилось в ничто. Оно было таким огромным, а теперь стало ничем, оставив лишь вялый стыд и желание оказаться в другом месте. Рудольф Нуреев вытер рот, улыбнулся. Похлопал Абдуллаха Амина ладонью по животу, протянул другую к косяку.
– Извини, – проговорил он. – Ты слишком хорош и я не сдержался.
Муфтий кивнул. А чего еще ему оставалось делать?
– Я хотел… Показать тебе мой любимый островок… И не только показать… Знаешь… Ты можешь там жить… Можешь приплывать, прилетать туда когда угодно… Даже без меня… Ведь я… – Он знал, что может всё рассказать сейчас и получить отпущение грехов. Про эти ночи без Абдуллаха Амина. В грязных сартирах. Про то, как он гуляет без своего Абдуллаха Амина, и как он получил то, что только предложил Абдуллаху Амину, ведь они постоянные партнеры, ведь… Но уже через мгновение от желания его не осталось и следа. Мелкий эпизод, в коем в сущности-то не было ничего, кроме простого любопытства, открытости новизне, которую
