style="font-size:15px;"> Тучный Франкон, все еще в нарядной, расшитой жемчугом ризе, сидел на резной скамье в нише окна, задумчиво перебирая четки и наблюдая за Эммой. Она осталась такой же порывистой и нетерпеливой, однако перемены, происшедшие в ее жизни, все же оставили на Птичке из Байе свой отпечаток: в чертах ее лица проступало что-то более женственное, мягкое, в движениях появилась изящная плавность, во взгляде исчезла сердитая затравленность. Даже в том, как она гордо несла свою небольшую аккуратную головку, уже не было строптивости, а чувствовалось некое благородство и достоинство.
– На каком ты месяце, Эмма? – вдруг прямо спросил Франкон.
Она резко остановилась, потом потупилась, покраснела, машинально теребя на груди рыжие косы.
– На четвертом.
Стояла перед ним тоненькая, как шелковинка, в платье из ярко-голубого бархата со сверкающими аппликациями из драгоценных камней у горла. Так же богато была украшена и широкая кайма ее свободных, длиной лишь до локтя рукавов, из-под которых спускались до запястья белоснежные узкие рукава нижней туники. Голову ее покрывала легкая белая вуаль, длинные концы были отброшены за спину, а вокруг чела блестел тонкий золотой обруч, украшенный посередине блестящим камнем – сапфиром в форме звезды.
– Почему вы так смотрите на меня, преподобный отче?
Епископ вдруг смутился, поняв, что с восхищением любуется земной красотой своей духовной дочери. Воистину одежда красит человека… Хотя эта рыжая девушка всегда была дивно хороша – сливочно-белая кожа, тонкий прямой нос, нежные линии подбородка, точеная шея.
И Франкон вдруг словно заново ощутил все очарование этого Светлого Воскресения в конце апреля, тихое помещение скриптория будто наполнилось запахами и голосами весны: долетавшими из сада ароматами пышно цветущего шиповника и левкоев, слабым запахом сырости от вчерашней золы из очага, благовестом колоколов в этом городе язычников, нежными трелями зяблика. Да, Эмма просто-таки источала шальную жизненную энергию, силу пробуждения природы, которая гонит из оттаявшей земли прекрасные весенние цветы, чей аромат туманит разум. И Франкон, вначале настроенный сурово отчитать духовную дочь за отступничество и грех языческого обряда, Франкон, этот циник и рассудочный эрудит, вдруг смягчился, отвел взгляд, заморгав от вида солнечных бликов на водах Сены. Эта девушка была сама весна, прекрасная и чарующая, легкокрылая мечта, несущая с собой неутолимую страсть и красоту. На эти ли хрупкие плечи взвалить непосильную ношу, с какой не могли справиться и опытные мужи, пытавшиеся убедить в догматах христианской веры закоренелого язычника, варвара и завоевателя Ролло Нормандского?!
Франкон машинально следил, как за окном лохматая бурая лошадка тащила к мельнице воз с зерном.
– Садись, Эмма. Если ты не против, то мы немного вспомним урок из Алкуина.
Кажется, она была несколько озадачена. Присела, по-детски сложив руки на коленях.
– Что
