ли не более, чем делами небесными, привыкший быть не столько суровым наставником, сколько услужливым пособником великого князя, митрополит не только дает согласие на расторжение бесплодного брака и тем самым делает немаловажный шаг к полному подчинению русской православной церкви земным нуждам московских великих князей и царей, но и спешит, спустя месяца три после испомещения добродетельной Соломониды в Спасский монастырь Рождества, официально засвидетельствовать и утвердить эту самую благоприятную для него самого, для великого князя и его будущего наследника версию, будто Соломонида своей доброй волей затворилась в обители, вопреки желанию, даже при упорном сопротивлении великого князя.
Понятно, что противники расторжения брака, пусть и неплодного, изображают обряд пострижения как бесчеловечное насилие над слабой женщиной и самый что ни на есть деспотический произвол. Более вероятно, что под угрозой строгого тюремного заточения Соломонида в самом деле соглашается удалиться в монастырь по добру по здорову, и только в последний момент, окончательно осознав. Какое печальное будущее она избирает, несчастная женщина, в течение двадцати лет безропотно покорная мужу, внезапно оказывает сопротивление: она отказывается идти в монастырь, всё ещё, вероятно, надеясь на благоразумие и великодушие великого князя.
И тогда верные слуги великого князя прибегают к насилию. Во всяком случае передают, что её под руки выводят из терема и совершают обряд пострижения в Рождественском девичьем монастыре под присмотром надежных людей, причем злые языки утверждают, будто Шигона, один из самых доверенных слуг великого князя, взявшийся исполнить это грязное дело, принуждает Соломониду не только словами, но и побоями. Говорят также о том, что, облекаясь в ризу монахини, Соломонида торжественно объявляет сквозь слезы:
– Бог видит и моему гонителю отомстит за меня.
Пострижением жены от живого мужа, добровольным или насильственным, не только совершается тяжкий грех перед Богом, но и бросается в сознание подручных князей и бояр жаркая искра возможного мятежа, которая принимается тихо тлеть в возбужденных умах рыцарей удельных времен, чтобы, рано или поздно выйдя наружу, вспыхнуть пожаром измен, предательств, заговоров и отравлений.
Самое время великому князю одуматься, остановиться, только великий князь уже не может ни одуматься, ни остановиться, да и права остановиться лишен, поскольку нужен наследник, наследник необходим, и Московскому великому княжеству и ему самому. И события катятся далее своим чередом. Несмотря на то, что по церковным уставам и общему убеждению муж принявшей постриг жены прямо обязан тоже постричься и уйти в монастырь, митрополит Даниил благословляет великого князя на второй брак, и подручные князья и бояре с раболепно покорностью поддерживают это новое посягательство на общественную мораль и негласно обычаем утвержденное право.
Вероятно,
