обещал просителям, но сам ничего не мог предпринять, так как боялся народного гнева: и так уже черные люди перестали бояться своих хозяев и астраханское начальство.
Казацкое войско численностью было небольшим, об этом воевода знал, и при желании Прозоровский смог бы побить разинцев, но также знал боярин, что в случае чего вся голытьба встанет на сторону Разина, а тогда неизвестно, чья возьмет. Поэтому единственное желание было у астраханского воеводы, чтобы атаман быстрее ушел из города с миром.
Пили казаки с астраханскими воеводами, зорко следили друг за другом. Сам атаман вел себя спокойно, пил вино, похваливал угощение, улыбался, весело подмигивал астраханскому начальству. Хоть и давно было оговорено с князем Львовым, что должен атаман сдать воеводам пушки, пленников, кое-какое барахло, но с выполнением Разин не торопился.
Бурлило все в душе у Прозоровского, жалел уже князь, что подпустил казаков к Астрахани, что разрешил разинцам поселиться у города, что не побил их сразу, да делать нечего, теперь уже поздно. Так думал князь, еще пристальнее разглядывая Разина и отмечая в уме: «Видно, умен атаман! Ох, и хитер, дьявол!»
Взяв полный кубок с вином, Степан поднял его, крикнул низким голосом: «Пьем за скорое возвращение на Дон!»
Все выпили, а Прозоровский подумал: «Исполнилось бы твое желание поскорее. Сдавал бы все, что требуется, да плыл бы себе на Дон. Ан нет, не торопится, все что-то вынюхивает, выжидает да смущает народ!»
После нескольких чарок астраханцы и разинцы стали чувствовать себя оживленнее, и враждебная стена, которая существовала ранее меж ними, исчезла. Собравшиеся разговорились, иные поспорили, а кое-кто нет-нет да пытался затянуть песню. Казалось, все было хорошо, но иногда Разин во время пира чувствовал на себе тяжелый, враждебный взгляд кого-нибудь из начальных людей. Поймав этот взгляд, Степан хитро ему улыбался и подмигивал.
Федор Сукнин сидел за столом рядом с атаманом. Опрокинув несколько чарок, есаул захмелел, но от этого веселее не стал, а только еще больше хмурился. Грусть-тоска одолела Федора по погибшей жене и неизвестно куда пропавшим детям. Есаул то и дело хмуро оглядывал стол, стараясь угадать, где же здесь дьяк Игнатий, который, как ему было известно, повинен в его горе. Не подозревал Сукнин, что сидит как раз напротив его. Дьяк уже сильно захмелел от выпитого, бессмысленно улыбался, тряс своей реденькой бородой, разговаривая с князем Львовым.
Ткнув локтем атамана под бок, есаул спросил:
– А где же, батько, сидит дьяк Игнатий?
Разин внимательно посмотрел на Федора, нахмурился, прошептал:
– Вон, против тебя он. Но смотри у меня, Федор, без баловства, а то испортишь мне тут все. Сдержи себя ради дела!
Ничего не ответил Сукнин, только сильнее побледнел лицом. Вспомнилась ему Мария, ее выразительное, красивое лицо, живые глаза, и дети – ласковые мальчики, с чистыми, любопытными глазенками. Комок подступил
