люстру с восемью матовыми плафонами. Она делала это с таким тихим, отрешенным выражением лица, что было ясно: это медитативное занятие нужно ей лишь для того, чтобы было удобнее думать о чем-то своем, далеком.
2
Снег кончился, и проглянуло солнце. К дому подъехало такси – бежевый «Мерседес» с черными кожаными сиденьями – хозяева уселись в него и поехали на прием к психиатру. Два раза в неделю они вдвоем ездили к знаменитому швейцарскому врачу, др. Иоахиму Фингельбайну, работавшему в психиатрической клинике Лозаннского университета. Прием у др. Фингельбайна стоил столько, что появлялась нестерпимая мысль как-нибудь выздороветь самому, и побыстрее; это был врач, обслуживавший неврозы и комплексы высшего швейцарского класса. Господин Болдырев говорил мне, что попасть к нему в пациенты стоило больших усилий. О деньгах он даже и не заикался. Его рекомендовал знаменитому доктору один швейцарский издатель, которому господин Болдырев как-то раз оказал некоторые услуги в Москве. Доктор не хотел иметь дела с русскими, он считал их выскочками и нуворишами, нагрянувшими в его благородный заповедник; но когда он узнал, что речь идет о молодой красивой женщине, страдающей расстройством психики после некоторых тяжелых событий личной жизни, случившихся с ней в дикой, варварской Московии, он смилостливился и назначил приемные часы. Пока его жена, вытянувшись с закрытыми глазами на мягком длинном диване под коричневыми лошадками на зеленом лугу (Дега, подлинник), отвечала на вопросы доктора, господин Болдырев часами листал журналы в приемной. Он говорил мне, что диван, на который ложилась его жена, еще излучал тепло тела предыдущей пациентки, которой была принцесса Марианна Вильгельмина Цуфрида Ангальт-Цербская, принадлежавшая к тому же роду, что императрица Екатерина Великая.
Итак, господин Болдырев и его жена уехали к др. Фингельбайну в Лозанну, а я пешком отправился в Шильонский замок. За час с лишним пути по асфальтовой дороге вдоль озера я не встретил ни души. Снова меня удивляла и потрясала чистота здешнего мира. Гигантский божественный пылесос вытянул из воздуха все малейшие частицы грязи и пыли. Или ангелы, незримо витающие над водной гладью, ежечасно протирают тряпками эту воздушную линзу? Воздух над озером был видим и невидим, ощущался и был незаметен. То вдруг мне казалось, что он такой осязаемый и плотной, что его холодную массу можно резать ножом на кубики и пласты; а то вдруг я чувствовал, что там, дальше, в километре от берега, над серебристой рябью воды, воздух исчезает, истаивает, разлетается всеми своими молекулами по дальним Галактикам. Освещенные солнцем горы на той стороне озера доставали до середины неба и выглядели настолько новенькими, будто Бог создал их вчера после обеда; а что делал Бог сегодня с утра? Сегодня с утра он пропустил все это озеро, все его миллионы тонн воды, через маленькое серебристое ситечко у себя в руке, и вода теперь
