с видом на Альпы, прозвучала с таким мягким, прекрасным юмором, что мы рассмеялись.
В таких делах никакие объяснения не доходят до конца. Мой методичный ум всегда требует ответа на простейшие вопросы: «Почему она так подействовала на него? Почему из всех мужчин, на которых она смотрела и которым улыбалась, только он так безумно, так окончательно сорвался с якоря?» Почему химия чувств работает между этими двумя и не возникает, когда мы меняем Х на Y? Умозрительные вопросы, которые скорее доказывает сухость моей души и скучную трезвость ума, чем что-либо иное. Но я правда не понимаю. Это, наверное, и есть то, что так красиво и романтично называется «тайной любви».
У меня всегда, когда я думаю об этой тайне, начинает кружиться голова. Мозг обмирает от усилия, не в состоянии представить, как рождается и работает связь человека с человеком в огромном море случайностей. Вся жизнь случайна. Наши передвижения, встречи, взгляды случайны. Наш разум близорук и не видит дальше ближайшего угла, наша воля смешна, когда речь идет о броуновском движении миллионов молекул в современном мегаполисе. И все-таки люди, предназначенные друг другу, находят один другого. У меня в этом нет сомнений. Правда, если говорить о господине Болдыреве и его жене, то лучше выбрать другое слово. Они были обречены друг на друга.
9
Тогда, в первые дни их знакомства (сказал мне он), у них состоялся разговор, который и сейчас казался ему очень важным. Еще ничего не было между ними. Они еще только сидели на офисных стульях по обе стороны офисных столов то в ее кабинете, то в его, и вели легкие, скользящие разговоры. В этих разговорах они как будто кружились вокруг той невидимой точки, о которой оба знали и к которой боялись и хотели приблизиться. И вдруг однажды – а он еще ни сказал ей ни слова о своих намерениях, хотя уже и думал о ней беспрерывно, даже во сне – она, сидя за своим столом, украшенным громоздким компьютерным монитором, сказала ему своим негромким голосом, собранном наверху груди, сказала абсолютно серьезно и даже с легким, едва уловимым оттенком грусти: «Я должна сразу сказать, что не смогу ответить на ваши чувства».
О черт! Он остолбенел. О три тысячи чертей, о весь этот идиотский мир, с его миллионами человеческих молекул, летящих в никуда по абсурдным траекториям жизни, о ранняя московская осень за окном, усыпающая сухими кленовыми листьями серый асфальт тротуаров, о белый пластмассовый подоконник, с которого так просто и легко шагнуть в огромное светлое небо и полететь! Внутри него что-то сжалось от боли, тоски и жалости к ней. Все его мысли, все его чувства вдруг, завихряясь, устремились по стенкам воронки вниз, сбегая в одну маленькую, густую, черную точку; и вслед за тем эта точки взорвалась, рассыпая во все стороны серебряные и синие звезды. Это был его гнев, его ярость.
Он еще ничего не сказал ей, еще не предложил ей себя, еще не расстелил перед ней карту
