style="font-size:15px;"> мы друг другу!
– Машенька, Маша! Что с тобой? – трясет за плечо сестра.
Мария просыпается, притягивает к себе Августу. Долго шепчутся сестры на сокровенные темы.
Утром зашёл Пантелей, у порога стянул серый, выгоревший на солнце картуз, перекрестился на образа и, подозвав к себе Марию, жарко зашептал ей на ухо:
– Приехали мы, значит, в город и прямиком к военкомату. Там уже собрались все, и машины стоят. Ну, Николая сразу подозвал к себе офицер, расспросил, записал что-то в блокнот. И не успел Коля от офицера отойти – вышел из военкомата другой и, что было мочи в его глотке, крикнул: «По машина-а-ам!»
Подбежал Коля ко мне, руку мою жмёт и просит зайти к вам. Скажи, говорит, Машеньке, что не было времени написать ей и что черкну сразу же, как свободная минута выпадет. Прижал меня к себе, да так, что и теперь кости болят, схватил мешок и побежал к машине. А уж это с машины крикнул: «Передай ей, что вернусь скоро».
Затаив дыхание слушает Мария Пантелея, а когда он закончил свою речь, так и не сказав, что-то очень важное для неё, смахнув с глаз набежавшие слезинки, спросила:
– И больше ничего не просил передать?
– Вроде бы ничего, доченька… Да ведь я и запамятовать мог, – отвечает дед и, натягивая на седую голову картуз, собирается уходить. – Вот, старый хрен! – бьет себя по лбу Пантелей. – Так и есть – запамятовал. Ещё говорил он, что любит тебя, просил ждать, а когда, говорит, вернусь, поженимся.
Сразу посветлели глаза Марии, на уголках губ заискрилась едва заметная улыбка.
Жарко печёт солнце. Пот течёт по лицу, рукам, спине, их легкое ситцевое платьишко прилипло к телу, сковывает движение. «Ж-ж-ши… ж-жи-ши-и…» – подрезает коса высокую густую траву. Скошенная трава ложится ровным валком, тянется за Марией. Из-под самой косы, выскакивают кузнечики, выпархивают спрятавшиеся от солнца птички.
– Ау-у, Маша-а-а! – кричат сзади бабы. – Обедать!
Маша останавливается, прячет под валком косу и идёт к рассевшимся в тени кустарника бабам. Хорошо посидеть с ними, послушать рассказы о том, что пишут мужья с фронта. Может быть, и о Николае кто написал. С замирающий сердцем слушает она, как бабы читают друг другу письма. Стряхиваются в ладонь последние крошки хлеба, допиваются последние глотки холодного, как лед, кваса, одна за другой встают бабы, поднимается и Мария, так и не услышав ни слова о любимом. А сердце болит. Тревожится девушка. «Уж не случилось ли что: месяц прошел, как уехал Николай, а письма все нет. А вдруг убили?!» – впивается в мозг мысль. «Нет, нет! Живой он, живой, просто нет времени написать. Ведь передал же он с Пантелеем, что напишет сразу же, как свободная минута выпадет» – успокаивает она себя, умывается холодной родниковой водой из ключа и снова берется за косу. Машет ею, пока снова не окликнул кто-то.
– Ма-ма-а! Ма-мань-ка-а! – заливаясь слезами, бежит по дороге девчушка. Обрывается все внутри от такого крика.
