Это какое-то чудовище, химера, изобретенная старыми болтунами античности, которыми все вы так восхищаетесь неизвестно почему. Пусть царствие его не приидет никогда! Я не поклонник неограниченной власти, в чем бы она ни проявлялась, и если бы кому-нибудь вздумалось принудить меня не верить в Бога, – а я не верую добровольно и совершенно искренно, – пожалуй, я бы тотчас отправился на исповедь, просто из духа противоречия.
– О, как известно, вы способны на все, – сказал д’Аржанс, – даже на то, чтобы уверовать в философский камень{34} графа де Сен-Жермена.
– А почему бы нет? Это было бы так приятно и так пригодилось бы мне!
– Философский камень! – вскричал Пельниц, потряхивая своими пустыми, беззвучными карманами и выразительно глядя на короля. – О да, пусть приидет царствие его, и поскорей! Такую молитву я готов читать каждое утро и каждый вечер…
– Ах, вот оно что! – перебил его Фридрих, который всегда был глух к подобным намекам. – Стало быть, ваш Сен-Жермен причастен также и к искусству делать золото? Этого я не знал!
– Так позвольте же мне от вашего имени пригласить его к ужину на завтра, – сказал Ламеттри. – Думаю, что и вам не мешало бы проникнуть в его тайну, господин Гаргантюа. У вас большие потребности и гигантские аппетиты – и как у короля, и как у преобразователя.
– Замолчи, Панург, – ответил Фридрих. – Отныне твой Сен-Жермен разоблачен. Это дерзкий обманщик, и я прикажу установить за ним бдительный надзор, ибо нам известно, что люди, владеющие этим прекрасным искусством, обычно вывозят из страны больше золота, нежели оставляют в ней. Разве вы уже успели забыть, господа, знаменитого чародея Калиостро{35}, которого я велел выгнать из Берлина не более шести месяцев назад?
– И который увез у меня сотню экю, – подхватил Ламеттри. – Пусть дьявол отнимет их у него!
– Он увез бы их и у Пельница, если бы только они у него были, – добавил д’Аржанс.
– Вы прогнали его, – сказал Фридриху Ламеттри, – а он отплатил вам недурной шуткой.
– Какой?
– Ах, вы ничего не знаете? Так я угощу вас одним рассказом.
– Главное достоинство всякого рассказа – его краткость, – заметил король.
– Мой заключается в двух словах. Всем известно, что в тот день, когда ваше пантагрюэльское величество приказали великому Калиостро убираться восвояси вместе с его кубами, ретортами, привидениями и дьяволами, в тот самый день, ровно в двенадцать часов пополудни, он собственной персоной проехал в своей коляске через все городские заставы Берлина одновременно. Да, да, это могут засвидетельствовать более двадцати тысяч человек. Каждый из сторожей, охраняющих заставы, видел его в той же шляпе, в том же парике, в той же самой коляске, с тем же багажом, на тех же лошадях, и вам никогда не удастся разубедить их в том, что в этот день существовало пять или шесть живых Калиостро.
Рассказ понравился всем. Не смеялся только Фридрих. Он
