в комнате всегда дурно пахнет. А ещё потому, что в животе у меня поселились черные грибы. Скоро внутри меня им станет тесно, и они прорастут через мои глаза и рот… Мне было так страшно, так стыдно перед ним и перед мамой, что смерть казалась мне самым легким выходом из этого положения. Потом я засыпала, и видела себя летящей из форточки, только не девочкой, а птицей. Я сначала просто падаю, потом начинаю захлёбываться влажным воздухом, ощущаю в крыльях силу и лечу, лечу…
Она говорит что-то ещё, глядя на зашторенное окно своими большими блестящими глазами, а я перестаю её понимать. Вижу её маленькие розоватые пальцы, как-то неловко скрюченные на матовых коленях, и мне становится не по себе. Мне делается страшно. Я не могу взять в толк, правда это или какой-то странный, пленивший её вымысел.
Но, удивительное дело, освободившись из плена музыки, она становится ещё более чувственной, ещё более горячей, и это сейчас очень кстати. Мы смотрим друг на друга влюбленными глазами и улыбаемся. Я облегченно вздыхаю. Она протягивает ко мне свои тонкие руки. Я приближаюсь к ней, чувствуя всем телом нарастающее волнение, и… всё повторяется точно так же, как в первый раз, только ещё более ярко, ещё более пленительно.
Так проходит одна неделя. Вторая. Третья… Иногда от приятной усталости у меня кружится голова, но я думаю, что это от счастья, это от любви. Наконец, я говорю себе, что пора остановиться, пора расслабиться, передохнуть, но Ирина и слышать об этом не желает, она становится всё более требовательной, капризной и предупреждает, что не позволит мне уйти от неё просто так, ибо я должен стать настоящим мужчиной, умелым любовником. Это в моих интересах, это мне пригодится в жизни. В конце концов, я на всё соглашаюсь, я мужественно исполняю все её прихоти, только уже не знаю, люблю ли её. Любовь ли это…
Временами в её глазах я замечаю холодность. Она говорит со мной уже не так ласково, как прежде. В её голосе всё чаще слышатся властные нотки. Всё чаще я стараюсь оправдать её резкий тон некой женской неудовлетворенностью, отголосками тяжелого детства. Я всё прощаю ей, только бы вновь увидеть её в той очаровательной позе, готовую раскачать в привычном ритме мою пробуждающуюся настоящую любовь. И она, зная об этом, уже не заботится о своем внешнем виде, встречает меня у порога в каком-то старом выцветшем халате, ходит по комнате в шлепанцах на босу ногу, слегка прихрамывая. Говорит мне безликоё «ты». И я уже не чувствую в её голосе прежней теплоты.
Иногда я думаю про себя, что нам, наверное, пора расстаться, что дальше будет всё хуже и нелепее эта странная наша любовь. Если её можно назвать любовью…
Но проходит дня три-четыре, и я опять спешу к ней на второй этаж. Захожу, встречаюсь с ней взглядом, в котором ясно угадывается приятное внутреннее волнение, покорно сажусь в уголке и жду, пока она доиграет на своем инструменте очередную печатную увертюру. Она уже не говорит мне: «Подожди
