они чуть не со всеми арабами, вот и думают слишком много о себе, а потому достаточно таки строптивы и невыносимы в обхождении. И постарался халиф очаровать, насколько только был в состоянии, эту депутацию глядящих сумрачно и неразговорчивых старцев, присланных к нему наместником (62 = 682), явившихся в каких-то до невозможности затасканных одеждах. Их приглашали на все придворные празднества, все их требования, само собой, удовлетворены были без всяких затруднений, а каждому отдельно вручена была сверх того весьма солидная сумма, приблизительно в 100 тыс. дирхем. Деньги они взяли, иначе не были бы арабами. Но каким нравственным негодованием воспылали эти люди, лицезревшие пророка во всем величии его набожности и простоты и считавшие своей обязанностью по возможности следовать его примеру, когда увидели эту преступную роскошь, в которой утопал сам заместитель Божьего человека, – передать трудно. «Мы вернулись от человека неверующего, – ворчали они грозно по своем возвращении. Он пьет вино, бренчит на цитре, певицы перед ним поигрывают на арфах, кругом – собаки; с воришками верблюдов[23] и развратниками ночи коротает…» И вот раз в начале 63 (682) случилось в мечети пророка, что всеобщее негодование вдруг прорвалось широким потоком. Выскочил на середину Абдулла Ибн Амр, один из девяти, и воскликнул, срывая чалму с головы и бросая ее оземь: «Этим самым лишаю я Язида сана халифа, точно так, как свою голову чалмы!» Собравшиеся набожные громко выразили свое одобрение, поднялся гам: один сбрасывал туфли, другой срывал одежду, и вскоре накидали они целую кучу различных принадлежностей туалета в знак религиозной ревности не в меру расходившихся ансаров и акта отвержения безбожного повелителя[24]. Но взрыв не остановился на одном иносказательном выражении чувств. Вся Медина сразу поднялась как один человек. Изумление наместника и всех в совокупности Омейядов, вместе с рабами, клиентами и приверженцами составлявших по меньшей мере 1000 человек, было столь велико, что они и не подумали оказывать ни малейшего сопротивления и дозволили выпроводить себя со стыдом из города, сопровождаемые всевозможнейшими ругательствами. Одни сыновья Омара, Алия и Хусейна не принимали участия в этом изгнании Омейядов; первый даже покинул город, где отныне должны были произойти внушающие ужас события.
На первых порах Язид возмущен был скорее отсутствием мужества, так постыдно выказанным его приверженцами, чем самим фактом бунта Медины. Как и всегда, попробовал он сперва отнестись к непокорным снисходительно. Прежний посол к Ибн Зубейру, Ну’ман Ибн Бешир, был единственным ансаром, державшимся Омейядов; поэтому он казался самым подходящим для убеждения своих земляков в безнадежности задуманного ими открытого сопротивления силам всей Сирии. Однако, как ни старался Ну’ман, ему не удалось умиротворить расходившихся мединцев. Вся накипавшая десятки лет злоба старинных сподвижников Мухаммеда против партии мекканских
То есть бедуинами, зараженными старинными обычаями степей.
Своеобразное заявление, изобличающее вообще пристрастие восточных жителей к символике. Нечто подобное встречается и в Библии, по преимуществу у пророков, напр, у Исайи, 8,1; Иеремии 13,1; 18,1; 19, 1, 10; 24, 1; Иезекииля 3, 1;4, 1; 5, 1; 12, 3 и т. п.
