что под предлогом стратегической необходимости русские гарнизоны вновь не появятся в Финляндии в сопутствии всех прелестей бобриковского режима? До демократии же, до подлинной демократии, Россия еще не доросла и едва ли вообще дорастет – это не в психологии русского человека. В России мыслит либо Ленин, либо царь. Середины нет. Словом, пусть Россия гниет. Чем больше она прогниет – тем лучше для нас…
Маннергейм – генерал, главнокомандующий и тогдашний глава государства (временный титул, который он носил до первых президентских выборов), явно не сочувствовал этой «теории гниения». Генерал царской службы, бывший командир одного из конногвардейских полков в Петербурге, женатый на русской, связанный всем своим существом с российской аристократией и Романовским двором, – он, естественно, мечтал о другом. Он подавил восстание финляндских коммунистов, изгнал их вооруженной рукой из Гельсингфорса и Выборга и поставил там белое буржуазное правительство, которое за эти заслуги перед страной и выбрало его главой государства с весьма широкими полномочиями. Но все это имело лишь ограниченное «локальное» значение: где будущему историку российской революции заниматься какой-то Финляндией? Другое дело – взять Петербург, этот ключ к общей победе над большевистской властью, и тем самым золотыми буквами вписать свое имя в страницы истории…
И генерал Маннергейм, как всякий другой генерал на его месте, лелеял эту мысль, поддерживая идею вооруженной интервенции, как в Лондоне и Париже, куда он часто ездил в качестве главы государства, так и в самой Финляндии.
Но его несчастье заключалось в том, что он был слишком «популярен» и боялся подорвать эту популярность чрезмерным русофильством. Он опирался на буржуазию, во имя которой ему удалось подавить восстание коммунистов, на значительную часть состоятельного крестьянства и на интеллигенцию. Физически его сила заключалась не в армии, которая как организм, выросший из всеобщей воинской повинности, состояла на добрую треть из рабочих, участвовавших раньше в красном восстании или ему сочувствовавших, а в так называемой «белой гвардии»…
Этот аппарат ко времени моего пребывания в Финляндии насчитывал до 120 000 человек и представлял собой надежную вооруженную силу. Так, по крайней мере, высказывались мне и офицеры французского Генерального штаба, приглашенные Маннергеймом для организации финского штаба. Этот аппарат был создан по образу и подобию народных милиций, но с той лишь разницей, что в него входили только элементы из буржуазных слоев и буржуазная интеллигенция, что само собой понятно, если учесть, что зачатие этого корпуса относится к моменту возникновения гражданской войны в стране. Он был подразделен на дивизии, бригады, полки и батальоны, во главе которых стояли обыкновенно бывшие кадровые русские офицеры (финляндцы) или так называемые «егеря», прошедшие германскую военную школу. Оружие он имел в изобилии (благо русские много оставили и немцы при уходе подарили «на всякий случай»).
