все оставим здесь! Когда барин вернется, у него хоть еда будет!
Прибежал санитар:
– Казак пришел из штаба; сказал, чтобы мы уезжали! Мы уж запрягли лошадей.
– Вот хорошо. Выносите все и укладывайте на двуколки.
Гайдамакин позвал двух санитаров, подняли половицы и туда спустили ящики; один с напитками, другой со съедобными вещами; туда же спрятали самовары и всю посуду; доски опять положили на место, а щели замели, чтобы не было заметно…
Догадается ли только муж, что у него под полом масса вкусных и нужных для него вещей? Прятали мы не только от турок, которые, может быть, и не дойдут до нашего дома, а свои-то уж, наверное, разграбят дочиста. Хотела я написать мужу записку, чтобы знал, что под полом есть все, но страшно – свои прочтут!..
– Скажи, Гайдамакин, мадам, что сейчас мы уезжаем.
– Да она уж давно сидит на двуколке!
Я последний раз обвела взглядом пустую, разоренную комнату. Никаких признаков, что недавно еще в ней было сравнительно уютно, что столько народу в ней сидели мирно; пили, ели, разговаривали. Все кончилось! Ничего не осталось от этого маленького мира!
– Пора ехать! А то все уедут; мы дороги не знаем! – говорит санитар.
– Хорошо! Идемте. Двери оставьте открытыми. Так лучше, чтобы не привлекать внимания любопытных! Калитку тоже не закрывайте…
Солнце было уже высоко, когда мы тронулись в путь. Несмотря на яркий его свет, мороз сразу щиплет нос и щеки. Я села на первую двуколку рядом с санитаром; Гайдамакин укрыл меня одеялом. Мадам Штровман сидела позади меня.
Я так же, как мой муж, оглянулась на выстроившихся семь двуколок, которые доверху были нагружены всякой всячиной, и спросила:
– Ну что, все готово? Трогайтесь!
Мы тронулись медленно, стараясь попасть в линию с другими. Но не так-то легко это было сделать! Никто не хотел уступить своей очереди в линии. Каждому хотелось как можно скорее выбраться подальше отсюда! Только хочет возница мой вклиниться в общую линию, а с чужой подводы кричат: «Куда рыло-то суешь! Постой! Дай я наперед проеду!» А следующий хлещет своих лошадей так, что их морды почти лежат на передней повозке… Причем по нашему адресу слышны со всех сторон крепкие словечки.
– Не спеши! Не спеши! Все равно от своей пули не уйдешь – догонит…
Но на повороте с нашей улицы в какой-то узкий переулок, о существовании которого я даже не подозревала и в который все желающие сразу не могли въехать, получился затор… Тут послышались слова убеждения, сначала более мягкого тона, вроде того: «Осторожно – черт! Куды ты воротишь – дьявол лохматый! Не видишь, што ль, за колесо зацепился! Ни мне проехать, ни тебе!» Спереди и сзади нас неслась ругань, одна мудренее другой. Слава богу, откуда-то появился молодой прапорщик с нагайкой в руках. Он стал наводить порядок. Но он стал кричать и ругаться еще, кажется, ужаснее, чем солдаты. Я спрятала лицо в меховой воротник и ничего больше не видела и не слышала. Но скоро почувствовала толчок, и моя двуколка тронулась с места.
Уезжаем все
