style="font-size:15px;"> – Вишь, здесь нет войск, сказывал утром казак. Говорил, будто всех нестроевых вооружат и пошлют на защиту Сарыкамыша. Спрашивал, сколько человек у нас в команде. Я сказал, что старший врач уехали, а народу всего семь человек осталось, «охранять имущество казенное да медицинское»…
Гайдамакин считал себя образованным и любил употреблять слова непонятные не только для слушателя, но и для него самого…
– Знает ли мадам Штровман? Говорили ей, что турки близко? – спросила я.
– Да, их денщик говорил ей. Она и чай пила в своей комнате. Шибко испугалась… Я так думаю, что барин наш каждую минуту подъехать могут. Что там больше делать?
– Если придут за санитарами и возьмут их на защиту Сарыкамыша, мы сами будем караулить помещение и кормить лошадей.
– Что вы, барыня! Разве это ваше дело? Подождем! Когда опять придут – я вам скажу.
А там все стучат!.. И, как мне теперь кажется стучат чаще… Я пошла к мадам Штровман.
– Вы слышите стрельбу? Турки гораздо ближе, чем наши мужья.
Но она совершенно спокойна (а я думала, она плачет).
– Слышу, конечно, слышу! Нужно же когда-нибудь им прийти сюда, чтобы стрелять…
– Что вы! Зачем им приходить сюда?! Ведь наши позиции очень далеко отсюда!
– Я ничего не понимаю в этих делах!..
Не могу сидеть в комнате! Надела шубу и опять пошла на улицу. Никого! Ни души! Точно и не стреляют! Пошла в команду посмотреть лошадей; они подкормились на хорошем корму и хорошо отдохнули.
– Что будем делать, барыня? Турки пришли! Вон над самым вокзалом! – сказал санитар Акопянц. – А старший врач не едет! – Он был очень взволнован приходом турок. Каждый армянин хорошо знал, что пощады от турок ему не будет!
– Почему нам из штаба ничего не дают знать? Что нам делать? Может быть, люди уж уехали из города?
– Но еще никто не уезжает. (Я так думала.)
– Да по нашей улице кто поедет?! – сказал санитар.
Приближался вечер, я пошла домой. Но когда стемнело, мне стало жутко сидеть одной в комнате: вдруг турки уже окружили город и теперь где-нибудь совсем близко, крадутся к моей двери?! Нет, я не могу сидеть, я должна все видеть и слышать. Почему я не сходила сама в штаб и не спросила, что мне делать? Стреляют, кажется, еще сильнее!
– Гайдамакин! Где ты?
– Здесь я, здесь, барыня! – он вошел в столовую.
– Почему ты в шинели? Где ты был?
– Да мы за воротами стояли, там все видно, как турки стреляют. Костры зажгли, видать, мерзнут.
Турки жестоко страдали от мороза и не скрывались от русских, развели огромные костры и всю ночь, а может быть, и днем тоже жгли костры вдоль всей линии на верхушке горы, над вокзалом. Ночью ясно было видно, как они обступали костры черной каймой, от которой огонь становился слабым, маленьким, а когда они отходили, чтобы стрелять, огромное пламя освещало черное небо, и на фоне его было ясно видно каждую фигуру.
– А народ есть на улице?
