поезжай.
День Атлас пробыл в Минводах, но никаких следов своей жены и детей не нашел. Говорили, что станцию так бомбили, вагоны с бензином так взрывались и так все горело, что рельсы плавились, и мало кто оттуда выбрался живым. А кто не выбрался, от тех даже головешек не осталось. На поле же трупы были, но не так уж много, – это когда немцы стреляли по бегущим, однако женщин с малыми детьми среди них не обнаружили. На другой день эти трупы собрали и похоронили в общей яме. И комиссия из Москвы была, из Еврейского антифашистского комитета, проводила эксгумацию, фотографировала, записывала. А кто там и что, неизвестно.
С тем Атлас и уехал в Ростов. Не у него одного горе, а жить надо, и устраиваться надо, и сына растить тоже.
Через месяц, получив должность заместителя начальника городского следственного отдела, а вместе с нею и квартиру в только что восстановленном доме по Буденновскому проспекту, Атлас снова побывал Кисловодске, уговорил Рогнеду и забрал всех в Ростов. Как и обещал сыну.
Глава 7
Секретарь Сталина Александр Николаевич Поскребышев, низкорослый, под стать своему хозяину, но, в отличие от него, высоколобый, толстогубый, широкий нос сапожком, тонкие брови и узкие глаза, почти всегда полуприкрытые припухлыми веками, так что брови с щелками глаз выглядят четырьмя близко расположенными скобками, заключающими между собой нечто таинственное, а на самом деле – боязнь, что их малообразованного хозяина заподозрят в наличии недюжинного ума, сидел за столом в сталинском кабинете, пристроившись сбоку на краешке стула, слегка склонив над листом бумаги круглую голову.
Лист бумаги был письмом Уинстона Черчилля, главы британского правительства, адресованным Сталину, которое два часа назад доставил в Москву английский скоростной бомбардировщик. Письмо привезли в Кремль под усиленной охраной, срочно перевели, оно только что прочитано Поскребышевым Сталину.
Верховный Главнокомандующий выслушал письмо молча, попыхивая трубкой, глядя в пространство немигающими табачными глазами.
За окном притаилась глухая январская ночь неделю назад начавшегося сорок четвертого года, ни один звук не долетал в полумрак сталинского кабинета, разве что на темных оконных портьерах отразится потусторонний свет прожекторов, время от времени обшаривающих звездное московское небо, в котором уже почти два года не слышно подвывающего гула немецких самолетов.
У Сталина феноменальная память, но не в смысле дословного запоминания текста, а в смысле запоминания его сути, далее следуют выводы и план необходимых действий, завершающих логическую последовательность цепи. Но память памятью, а Сталину сейчас, как никогда ранее, хотелось еще и еще раз услыхать звучание текста, за которым ему виделся толстый, как боров, британский премьер, олицетворяющий всем своим независимым и надменным видом огромную Британскую империю, ее заносчивость, подкрепленную развитой промышленностью и могучим флотом, ее не остывающую многовековую вражду к России, а в последние годы – к Советскому Союзу.
Это было, может быть, сотое, если не больше, письмо Черчилля к Сталину за годы войны, и Сталин хорошо помнил их все, но не столько
