него выше бога и всех остальных.
– Вы про товарища Сталина забыли, – произнес Дудник скучным голосом, глядя вверх, на качающиеся в белесой мути тонкие ветви берез.
Мартемьянов, щуря недобрые глаза, несколько секунд рассматривал бесстрастное лицо бывшего подполковника.
– Послушайте, давно хочу у вас спросить… Вы, я слышал, командовали сто первым погранотрядом?
– Кто это вам сказал?
– Неважно. Так командовали или нет?
Теперь Дудник покосился на Мартемьянова, пытаясь понять, что стоит за его вопросом. Докурив самокрутку, он вмял ее в снег и произнес голосом человека, которому надоело повторять одно и то же:
– Какое это имеет значение, капитан? Командовал – не командовал… Все наше прошлое перечеркнуто и лучше нам самим его не ворошить: без нас ворошителей хватает. Я же у вас не спрашиваю, в каком отряде служили вы. Да и пора нам, иначе все здесь останемся.
– Минута дела не решает. Зато я вам скажу: я служил в сто первом перед самой войной, но что-то вас там не видел. Я хорошо помню подполковника Старостина. Он погиб в первые же часы войны. И мне непонятно, почему вы выдаете себя за начальника сто первого. И еще мне хотелось бы знать, что связывает вас с Кривоносовым. И вообще: кто вы такой на самом деле?
– Давайте, капитан, наши отношения выясним после боя. Если, конечно, останемся в живых. А чтобы вас не отвлекали от дела сомнения, скажу коротко: вашего Старостина я должен был сменить 23 июня, да немцы меня опередили. И вас я вспомнил: родинка у вас заметная. Вы служили начальником связи в сто первом, а я – начальником оперативного отдела погранокруга. Я приезжал к вам раза два. А теперь надо идти.
– Ладно, подполковник, кое-что вы мне прояснили. Но не все. Далеко не все. С остальным разберемся потом. – И снова в его голосе послышалась угроза. Затем спросил: – А что будем делать с этим фрицем? Тащить назад – бессмысленно. Оставлять здесь – тоже.
И оба посмотрели на немца.
Тот съежился под их тяжелыми взглядами, лицо его побледнело и покрылось бисеринками пота. Он вдруг протянул к ним руки, точно защищаясь, затем, прижав их к груди, заговорил:
– Их бин не есть Фриц. Их бин не есть дойтше зольдатен. Их бин есть Аустрия.
– Австриец, что ли?
– Я! Я! Аустриец. Гитлер капут.
– Все вы «Гитлер капут», как припечет, – проворчал Мартемьянов.
– Оставим его здесь, – произнес Дудник. – Куда он денется?
Мартемьянов молча взял винтовку связного, выдернул затвор, сунул в карман.
– Черт с ним, пусть остается, – согласился он.
– Зии лиген хир, – сказал Дудник, ткнув австрийца в грудь, затем показав на воронку, в которой лежал раненый связной. – Ферштеен?
– Я! Я! Ферштеен! – поспешно закивал тот головой.
– Вир комен цурюк, – показал Дудник рукой назад. – Нох айн маль комен форверст.
