году обучения, когда он, войдя в группу иммигрантов из Ирландии, откуда сам был родом, стал зарабатывать на жизнь мелкой торговлей и воровством на благо группы. Продолжал он учиться только из-за жалости к старой матери, которая мечтала видеть своего сына врачом.
Хованьский ничего не ответив Греггу, обратился к этому студенту.
– Попробуйте, – сказал он. Преподаватель находился в весьма возбужденном настроении, но совсем не от ответов студентов, как показалось Полу. Гудвин, внимательно следивший за происходящим, подумал, что профессору наплевать на ответы медиков, а причина его радости скрывалась в чем-то неведомом для него.
– Спасибо. Мой…
– Подождите, профессор, я же ничего толком не сказал! Я только начал! – Грегг удивленно переводил свой взгляд то на профессора, то на сокурсника.
– Аткинсон, ты здесь ни один, мы тоже можем похвастаться своими знаниями! – быстро вышел из себя ирландец. Ища помощи, Грегг уставился на Хованьского, но тому ничего не пришлось отвечать, так как Конол быстро продолжил:
– Мой покойный папаша скончался на собственной конюшне от удара лошади. Её копыто прилетело ровно в грудь отцу, отчего у того повредились легкие, и уже через три дня я с ним прощался на кладбище. Я видел его грудь после удара, и скажу вам, что у этого человека примерно такая же по глубине вмятина.
Ответ студента не нес с собой никакой информационной нагрузки, но Хованьский понимающе закивал головой. Затем дали свои ответы ещё несколько студентов. Гудвин стоял напротив профессора, не первый раз оглядывая мертвое тело. Он несколько раз хотел отметить характеры ранений, но профессор будто бы специально его не замечал, давая возможность отвечать любому, кроме Пола. Студента это злило, как злило и непонимание странной хитрой радости профессора, явно не связанной с занятием. Гудвин уже было открыл рот, чтобы высказать свои предположения о насильственной смерти мужчины, когда Хованьский вновь заговорил:
– Итак, что же у нас есть?! Сарит, ты ничего не хочешь сказать?
Молодой человек со взглядом, чем-то напоминающим взгляд преподавателя, другого сходства в них не было, подался вперед. Ничего необычного в этом студенте не было: среднего роста парень, с симпатичным лицом, и весьма узким кругозором. Он, возможно, до конца обучения оставался бы незамеченным никем, если бы не одно обстоятельство, благодаря которому Сарита Уолсена знала вся школа – он был сыном профессора. Гудвин, то ли от нелюбви к профессору, то ли от чрезмерной фантазии, нашел в сокурснике точную копию отца. Так или иначе, но во взгляде Сарита, по мнению Пола, точно был скопирован хищнический и надменный взгляд профессора. Сарит заговорил, и слова его были настолько уверенными, будто он точно знал причину смерти старика:
– Этот человек умер не той смертью, о которой сказал профессор. Я думаю, его убили.
Все посмотрели на Уолсена
