не протопить зимой, а здесь одной печки хватает.
– Бабушка, почему? – спрашивала я ее, обводя взглядом пустые стены дома. Вид у него всегда был нежилой.
Она молчала. Отнекивалась:
– Чому та чому? Все тобi розкажи.
Но однажды я поняла. Муж был для нее всем. Огромной, немыслимой удачей. Она была лучше всех, раз получила его. Самой умной, самой красивой. С ним все и ушло. Как вино в землю.
Завтра придут покупатели. Надо открыть окна в доме, проветрить, смыть слой пыли с пола, кое-где смахнуть паутину. Разобрать старый скрипучий шкаф и не забыть, что одна дверца у него отваливается, может больно ушибить, если не поберечься. В шкафу запах нафталина плотно переплелся с отрезами ткани на платье, на пальтишко. Наверняка они отсырели, заплесневели. Ни у кого не поднялась рука их выбросить.
Брякаю мокрую тряпку на пол, а сама вспоминаю, как у стен стояли тазы с вареньем, накрытые марлей. Клубничный дух разносился по дому, пенка собиралась у эмалированного края, ее разрешалось собрать деревянной ложкой. Пенка застывала на ложке, как пузырчатая карамель, сладкая, тягучая. Или ломтики айвы в прозрачном сиропе, крохотные полумесяцы, упавшие из райских садов прямо в рот, – самое любимое лакомство.
Хорошо ведь, если в доме будет жить большая семья. Комнаты меблируют, они вспомнят детский гомон. Снова будут игры на крашеном полу, взойдут к потолку башни и города, игрушечные машины побегут по доскам-автострадам.
Пытаюсь открыть окно, шпингалеты залиты краской, не поддаются. Скребу ножом, подцепляю снизу, раз, – тонкое стекло опасно дребезжит. Пергаментный запах роз, старых опавших листьев врывается в комнаты.
А может быть, дома тоже имеют свой век, и тянется он, как и век людской, в один конец. Что, если этот дом уже взрослый и не хочет возвращаться в детство? Что, если ему пора зажить иной жизнью? Гостиница, постояльцы, разгульные встречи за большим столом, вино в стеклянном графине с пробкой-лебедушкой, каждый день новые лица…
И пока свежий ветер гуляет по комнатам, иду на виноградник. Волнуюсь, что там и как. Есть человек, который за ним смотрит. Но ведь за деньги – для него добро не свое, не нажитое.
Лозы поднялись от земли, оплели проволочные струны, натянутые между бетонных столбов. Вдаль вытянулись парадные зеленые коридоры.
Все имеет свою цену, и все должно приносить пользу. Это я усвоила с детства. Дедушкин виноградник – с виду роскошь, а кормил семью в тяжелые времена. И разве он не заслужил право жить, право на то, чтобы его касались только любящие, заботливые руки?
И если вино уходит в землю, то возвращается из той же влажной преисподней ввысь по корням. Распрямляя пушистые листья, наполняя грозди терпким соком, оно набирает сладость и стойкость, чтобы вновь пениться алой рекой, говорить на своем языке, веселить грустных и оживлять павших.
II. Одобрено бабушкой
Александр
