вдовицы находили сотни причин, чтобы по несколько раз на дню наведаться в магазин.
Продавщица Наденька уставала отвечать на дурацкие, одни и те же скучные вопросы по скудному ассортименту. Ей-то было понятно, чего здесь все девчонки отираются. А вот Николаю, похоже, нет. Со всеми он был вежлив, любезен, старался помочь, если просили. Без мужских рук в деревне никак.
Одна молодка за приворотным зельем к бабке пошла. Испекла пирог из горсти кукурузной муки и прошлогодних, с гнильцой, яблок, которые в мирные времена только свиньям давали. И тут же в магазин со своим подношением:
– Микола Костянтинович, скуштуйте.
Попробовал. Вкусно.
Пирог съел. А приворота не случилось. Но Любка, худая жердь, не теряла надежды. На танцы его звала, на вечерки.
Не выдержала Надежда. Зачерпнула в сортире ведро вонючей жижи, дождалась вечера, когда разряженная Любка на танцы пойдет. Из-за куста на нее дерьмо и вылила. С тех пор Любка в магазине не появлялась.
Деревня не была для дедушки родной, он был городским детдомовским мальчишкой. В том же детдоме у него росли сестры-двойняшки и брат, с ними он потерял связь. Детей увозили от войны, кого-то забрали в семью. Всю жизнь он вел далекую переписку, разыскивая брата и сестер. И только-только забрезжил призрачный американский след пропавшего брата, как дедушки не стало.
Перебирая фотографии, я всегда удивлялась, как же дедушка не похож на всю нашу карликовую, приземистую породу. Мы, потомственные крестьяне, ненамного смогли подняться над землей, оторваться от нее. Настоящие хоббиты с грубыми ступнями и грязными ногтями. Он же высокий, хрупкий, светловолосый эльф, с ясными зелеными глазами. Ему всегда очень шли костюмы. И он, даже когда все мужчины еще донашивали военные гимнастерки, уже заказал себе у городского портного пару костюмов, и носил на работу.
– А как же у вас с дедушкой все началось? – спрашивала я у бабушки.
– Ось так i почалося, як у всiх починається – подмигивала она.
Для ребенка их роман был скрыт за завесой тумана, но, став старше, я поняла – Надежда воспользовалась самым простым способом, а потом поставила перед фактом – ребенка жду. Боевая была девчонка.
– Адже він єдиний у селi був не косоручка, – втолковывала она мне причину ее пагубной страсти. – Гарний хлопець. А я… що й казати, молода була… – возводила глаза к фотографии на стене. Сейчас смотрю на то самое место – прямоугольник побелки на тон светлее, чем вокруг. С той фотографии смотрела Белоснежка, с томным взглядом, с чернявой косой в руку толщиной.
– Бабушка, кто это? – спрашивала я.
Она смеялась. Хмыкала:
– Не здогадуєшся?
Смеялась. Не верила. Сложно было узнать. Разглядеть за набежавшими морщинами, за прозаической уютной бабушкой прежнюю красавицу.
– Тiльки прiзвище його не подобалось. Чур меня, Чурилова, –
