скрипучий стол и пили свежее молоко от коровы Миленки. Вечерами, лежа на повети, мы с наслаждением слушали ее тяжелые вздохи и аппетитный хруст сена на зубах.
Последние годы в хлеву только коза да несколько овец, но старики все равно умудряются рассылать детям посылки с солониной.
А дети их давно выросли и разлетелись по земле. Уже взрослеют внуки. Когда же большой и пустынный деревенский дом по лету оглашается множеством долгожданных голосов, старики вновь чувствуют себя молодыми. Не уставая, они носят в залу блюда с овсяным киселем, пюре-«топтанку», «яблочницу» из картофеля, творог, достают из подполья, по-здешнему, «голбца», соленые грибы. Собирают на стол раз по шесть в день и постоянно потчуют молоком.
К вечеру в конце огорода задымится ветхая банька по-черному, одиноко прижавшаяся к стволу ссутулившейся березы. В кухне запыхтит дышащий жаром поющий самовар. Раскрасневшиеся, блаженные, гости будут звонко нацеживать стаканы, шумно прихлебывать из блюдец обжигающий чай.
Перед сном все рассядутся веселой гурьбой по лавкам и станут вспоминать былые дни. Дед пригладит ершистые белые волосы, одернет застиранную гимнастерку и с достоинством включится в разговор мужчин. Бабушка, достав из старинного, поеденного жучком сундука слежавшийся праздничный платок, прикроет им тонкий пучок на затылке и сядет на край кровати. Ее маленькие морщинистые руки, всегда пахнущие молоком и ягнятами, будут часто подносить к подслеповатым глазам кончик цветастого передника.
Но счастливые шумные вечера пролетят незаметно, и придет время расставаться.
В этот день по дому разойдется запах топленого масла, блинов и подорожников, забурлят в большом чугуне домашние пельмени. Бабушка, притворно спокойная и радостная, будет суетливо хлопотать над гостинцами и украдкой тормошить деда: «Времь-то сколь таперя?»
Собрав чемоданы, по русскому обычаю все молча, степенно присядут перед дорогой. Вот тут она не выдержит и по-старушечьи бессильно заплачет – тихо и тонко. Но откажется остаться дома и, тяжело опираясь на подог, понуро побредет за всеми на остановку. Дед, наслушавшись ее причитаний, незлобно заворчит: «Полно тебе, матка, полно!» А сам долго потом будет стоять посреди пыльной дороги, смотря вслед ушедшему автобусу. Его густые, до сих пор черные брови медленно сойдутся на переносице и скроют неожиданную слезу.
В доме покажется невыносимо гулко и пусто. Старик уйдет на волю и до вечера проговорит со своим одноухим рыжим псом. Тот, виляя хвостом и повизгивая, будет лизать его жилистые руки и тревожно заглядывать в лицо.
А бабушка нашарит по-за печкой железную миску, нальет молока тощей черной кошке, которую зовут просто Кошкой, и сиротливо прикорнет на постели, накрыв ноги одеялом из ярких лоскутков…
Каждая минута неумолимо приближает время моего отъезда. В обезлюдевшем мрачном доме потянутся одинокие старческие дни. Звенящую тишину комнат станет нарушать только неумолчное тиканье
