под руку:
– Завтра начнется разборка остатков. Если обнаружится еще что-то, вас немедленно известят.
– Жаль. Как все-таки жаль, – сказал Астафьев.
– И потом, профессор… Сообщений в газетах, вероятно, не будет. Если мы сообщим, то придется допустить к аппарату зарубежных специалистов, в том числе американцев. А они этого не сделали.
– Нелепо. Все нелепо, – сказал Астафьев.
Полковник и Воронец шли сзади. Полковник внимательно смотрел под ноги.
– Что теперь будет, – вздохнул Воронец как бы про себя.
Полковник несколько помолчал, а потом сказал:
– Ничего не будет.
– Совсем ничего? – спросил Воронец.
– Совсем.
Глаза их встретились. Воронец приятно улыбнулся:
– Я понял вас – правильно.
Потом они долго ехали обратно. Солнце поднялось в зенит и стояло, как приклеенное. Медленный густой, знойный ветер лизал траву. Трава пошла волнами.
Всю дорогу молчали. Только когда вездеход остановился перед казармами, Астафьев, вылезая, негромко спросил генерала:
– Как вы думаете, они еще прилетят?
Генерал лишь прищурился, а полковник, обернувшись с переднего сиденья, ответил:
– Я бы на их месте не рискнул.
Дверь с той стороны
1
Поиск реципиента. Глубокий зондаж. Стабилизация канала связи. Фокус акцепции. Передача сигнала.
Когда выступает Серафима, можно отдыхать. Мазин так и сделал. Толкнул переднего: «Подвинься». Нырнул за его спину, положил щеку на ладонь.
Было хорошо. Спокойно. Серафима, забыв о времени, журчала на одной ноте. Кивала гладкой седой головой. Безобидная старушенция. Выступает на каждом собрании и с серьезным лицом уверяет всех, что опаздывать на работу нельзя.
В комнате, куда набились со своими стульями, сидели очень тесно. В некотором обалдении.
Звенела муха в верхних рамах, и от звона было скучно. В передних рядах таращили глаза, сглатывали зевоту.
Мазин получил отличное место – между двумя кульманами, у открытого окна. Поднятые доски заслоняли надежно. В окно летел пух. Это был первый этаж. Проходили люди, натыкались взглядом на разморенные физиономии – с испугом прибавляли шаг. На другой стороне, за деревьями, уныло переплетались огороженные решеткой, засыпанные коричневым шлаком железнодорожные пути. Каждые пять минут, со стоном уминая воздух, проносилась электричка.
Серафима вытирала губы платком, поправляла эмалевую брошь, стянувшую платье. Чувствовалось, что это надолго. Мазину передали записку: «Не храпи, мешаешь думать!» Ольга, видимая в проходе, показала, как он спит: сложив руки и высунув язык.
Обернулся Егоров, спросил:
– Видел еще что-нибудь?
– Нет, – сказал Мазин.
Врать в духоте и оцепенении было легко.
– Я пришел к выводу, что Они транслируют некоторую обойму информации, –
