не то, что не надет ни разу, – не намётан и не пошит. Вот через пять лет буду обижаться.
– Ты забавный, – сказала Сенджи. – Ты правда хочешь стать гвардейцем?
– Очень, – честно ответил ей Вилле.
Сенджи хмуро закусила губу.
– Наивный. Нет – блаженный. Хотя опять же нет: определённым образом воспитанный. В определённом окружении. Из таких гвардейцы и выходят. Мне бы не хотелось однажды стрелять в тебя.
Потом Сенджи, как понял Вилле, продолжила свой прерванный рассказ, потому что начала было говорить о каких-то гвардейских рейдах, но он предупреждающе дёрнул её за плащ – они уже находились в толпе. На самом деле ему не терпелось послушать, ведь, сколько бы он ни улыбался и ни шутил, было весьма огорчительно, что Сенджи так отрицательно отзывается о гвардейцах. А ещё ему очень хотелось увидеть. «Пойдём за Стену сейчас, – хотел сказать он. – Покажи мне всё сегодня». Однако Сенджи уже дала ему понять, что боится за его жизнь. Наверное, небезосновательно.
Вилле вовремя это сделал – мимо прошествовали два гвардейца, один из которых обернулся и окинул Сенджи внимательным взглядом. Она замолкла, как проглотила язык. Даже побледнела под своим бронзовым, чуть шелушащимся загаром. Вилле испугался, но не за себя, а за неё, и громко сказал: «Дура ты, сестрёнка. У гвардейцев кокарды не заломленные. Сейчас попрошу того господина, чтобы он снял свою фуражку и показал, а потом ты получишь в лоб, потому что девка и дура. Куда тебе разбираться в мундирах, если ты даже не умеешь готовить». Гвардеец потерял к Сенджи интерес – но, отворачиваясь, поднёс руку к голове и потрогал свою кокарду, словно бы ища подтверждение, что она ровно такая, как с видом спесивого знатока утверждал Вилле. Глаза у гвардейца были въедливые, ледяные, очень светлые, похожие на замёрзшее молоко, и Вилле ощутил облегчение из-за того, что он больше на них не смотрит. Возникла мысль: северяне. Все гвардейцы – северяне. Почему в гвардию никогда не берут выходцев из южных краев?
Рука Сенджи нашла его ладонь и сжала. «Спасибо».
– Перепугалась, – прошептала она. – Что могла причинить тебе вред своими словами. Что они задержали бы нас двоих и… За себя-то я не боюсь, умею выкручиваться – а вот ты…
– Если бы меня узнали, безо всяких слов огрёб бы – сначала от наставника, потом от дедушки. За то, что прогулял занятия. А слова… мало ли, о чём болтают дети. Это не значит вообще ничего.
Вилле, говоря нарочито бодро и даже пренебрежительно, добился того, чтобы Сенджи улыбнулась.
Толпа текла и бурлила – шумные пёстрые дети, пожилые чинные пары, расфранченные молодые люди в модных узких брюках, прикрывающиеся от солнца ажурными зонтами женщины. Мраморные стены высоких дворцов просвечивали сквозь ковёр из остролистного винограда снежно-белым и розовым. Вертлявая, мощёная булыжником пешеходная улочка забирала вверх –
