по толстым, разбитым за многие годы, половицам настила. – А вот теперь иди ближе, помогать станешь, – позвал Антипка, даже не оборотясь в Иванову сторону, показывая свое превосходство перед ним на конюшне. – Да куда попер?! Куда?! – не понять, кому заорал он со злостью. – Перед мордой у него проходи, чтоб видел. Иль не знаешь, что к коню сзади подходить не следует? Только испугаешь, а то и по зубам копытом получишь. Ой, ну чему тебя только учили, – продолжал он все так же громко, с криком, – за узду держи, оглаживай, по шее гладь, а я сейчас санки подтащу, – командовал Антипка. – Сейчас самое трудное будет – оглобли в гужи вдеть, он их сзади не видит, шарахается, – пояснял на ходу, торопливо подтащив легкие санки и заведя оглоблю в гуж, а потом, ловко поднырнув под мордой у Орлика, отпихнул Ивана, подхватил вторую оглоблю, вдел, принялся затягивать супонь, упершись коленом в клешни хомута. – Готово! – проговорил довольный и слегка похлопал жеребчика по спине. – Ну, с Богом!
Василий Павлович Зубарев вплыл на крыльцо, неспешно натягивая расшитые бисером рукавицы, в длинному тулупе с белым, шалью, воротником из молодого барашка, на голове лисья шапка, а на ногах крашеные узорчатые пимы.
– Эхма! Морозец! – крякнул он, щуря глаз на потянувшегося к нему мордой Орлика. – А ты чего стоишь? Едем! – обратился к Ивану. – Пока ворота отпирают, чтоб мигом переоделся! – Последние слова проговорил, уже не глядя на сына, и тот понял, что у отца на уме сейчас одно: как пойдет нынче жеребчик, покажет ли прежнюю прыть, что и в прошлом году. Он и не ожидал, что отец пригласит его с собой, а потому опрометью кинулся в дом, быстрехонько переоделся во все праздничное, под стать отцу, и нагнал санки, уже выезжавшие на широкую Богоявленскую улицу, в сторону реки.
Антипка, бежавший некоторое время рядом с ними, отстал, успев сунуть в руки Ивану кусок черного подового хлеба, густо посыпанного крупной солью.
– Потом дашь! – кричал он вслед хозяйским санкам.
А Орлик, сделав несколько шагов по улице, глотнув морозный воздух, выпустив широкую струю пара из ноздрей, пошел широкой рысью, кося глазом по сторонам, чуть откинув назад красивую аккуратную голову, пофыркивая. Он шел размеренной рысью, словно учил кто его этому правильному и единственно верному ходу. Вот они нагнали понуро бредущую клячу водовоза, и отец Ивана громко щелкнул в воздухе коротким ременным кнутом, что обычно висел в горнице на стенке, изготовленный специально для праздничных выездов. Водовоз вздрогнул, обернулся, но узнал Зубарева, потянул с головы засаленный треух, поклонился, пискливо крикнул: «Наше почтение, Василь Палыч!» Но Зубарев не ответил, а лишь подмигнул старику, зорко смотря вперед, где из-за поворота, с Базарной площади несся по мосту запряженный в такие же легкие санки гнедой рысак-пятилетка.
– Васька Пименов правит, – жарко крикнул отец в ухо Ивану, – сейчас начнет на реку звать. – Он чуть попридержал Орлика, чтоб не сцепиться санками на узком мосту, подождал, когда Пименов подлетел к ним
