и обучал всяким штукам нашу овчарку. Я частенько поглядывал на отцовское ружье, старинную вещь испанской работы, которой отец очень гордился. Но Джон Фрай не позволял мне к нему прикасаться до тех пор, пока однажды не опробовал его самолично, подстрелив из него здоровенную крысу. С того дня я начал обучаться стрельбе и мало-помалу весьма понаторел в этом деле.
Наступил декабрь. Две недели прошло с тех пор, как отец сошел в могилу, и всякий раз, спуская курок, я мысленно посылал пулю в того, кто убил моего дорогого родителя. Ружье было очень тяжелым, и каждый выстрел давался мне с величайшим трудом. Глядя на мои муки, Джон Фрай как-то ухмыльнулся и заметил, что его, мол, удивляет то, что ружье в моих руках вообще стреляет.
Наша ферма Плаверз-Барроуз, что означает Ржаночьи[6] Холмы, расположена на косогоре у подножья мрачной горы, покрытой бедной растительностью. На этом фоне наша ферма представляется райским местечком: трава здесь ярко-зеленая, сочная, разбит фруктовый сад, а ручей, хотя его не сразу разглядишь в траве, слышен везде и повсюду. Река Линн протекает прямо через территорию фермы, и по обе стороны лежат чудесные луга, а потом Линн сворачивает на участок Николаса Сноу, что граничит с нашим земельным наделом.
Вниз по течению, в двух милях от фермы, в Линн впадает другая река – Беджворти, и Линн, обретая полноводье, становится настоящей рекой. Здесь много рыбы, и чем дальше уходишь вниз, тем богаче улов, потому что дальше Линн становится глубже, а чем глубже дно, тем больше на нем корма для рыбы. Когда я отправлялся удить рыбу вниз по течению Линн, я часто брал Анни с собой. Случалось, я даже переносил ее на спине с одного берега на другой, если дно было глубоким и каменистым. Мы с Анни обследовали на Линн многие места, но к Беджворти подходить не осмеливались. Мы знали, что она глубокая и что в ней полно рыбы, но мы знали также и то, что она вытекает из Долины Дунов и что до входа в Долину здесь рукой подать – всего какая-нибудь миля или около того. Но однажды – мне уже было четырнадцать лет, и, помню, в тот день я надел новую пару штанов и синие шерстяные чулки, связанные матушкой, – так вот однажды я побывал и на Беджворти.
Матушке в ту пору нездоровилось, и она даже перестала есть. Меня это чрезвычайно обеспокоило, и я припомнил, как один раз я привез ей из Тивертона банку соленых гольцов[7] и они ей так понравились, что она сказала, будто за всю жизнь не ела ничего вкуснее. Может, матушке просто хотелось сделать мне приятное, а может, ей и впрямь понравилось мое угощение, но, как бы там ни было, я решил наловить для нее гольцов и засолить их так, как это делали в Тивертоне.
Дело было в День святого Валентина году в 1675-м или 1676-м. Я вышел из дома в первой половине дня, не сказав никому ни слова и не пригласив Анни составить мне компанию, потому что вода в реке была в ту пору просто ледяной. Зима в тот год выдалась долгая, и снег еще лежал то там, то сям по обоим берегам реки, но в воздухе уже чувствовалось первое дыхание весны.
Нет, никогда я не забуду тот день, не забуду
