ни брассом, ни кролем, ни стилем баттерфляй. Зачем же убийца оставил себе такую улику, как фуражка? Нет, это, конечно, немыслимо: Адик вовсе не похож на дурака. Моряк или остался на катере, или где-то сошел на берег. Ясно одно: как ни крути, Краб находится в большой опасности. Не имело смысла выяснять, присваивал он чужие ценности или нет, целесообразнее было сосредоточиться на нейтрализации Адика. Если Адик уверен, что мореман нанес ему ущерб, он будет изобретать все новые и новые способы его возмещения, пока не утолит жажду мщения, а обычным способом, то есть деньгами, Краб, скорее всего, возместить ущерб не сможет. Но Марату истец (если предположить, что это и в самом деле он) задолжал раньше, и право взыскать с него по счетам он не собирался уступить никому, будь ты хоть трижды вор в законе или кто там этот Адик есть.
В глазах рябило от ярких купальников, зонтов, мячей, полотенец и разных оттенков загара: рядом с розовыми, как вареные раки, людьми бродили обугленные солнцем до черноты тела. Передвигаться тут можно было только как по лабиринту, замысловатыми зигзагами обходя плотные группы, но и там, где посвободнее, приходилось делать гигантские шаги, чтобы на что-нибудь не наступить. Марат с трудом удерживал равновесие на крупной неровной гальке, обжигающей босые ступни. Но, странным образом, благодаря этой же сутолоке он никого не раздражал своим присутствием, и красивые женщины с дорогими кольцами на холеных руках, женщины, которые в других городах при виде Марата переходили на другую сторону улицы, – тут лежали, разметав руки, в самых расслабленных позах и едва приоткрывали ресницы, если он проходил ближе, чем в полуметре от них; реагировать острее было бы смешно и утомительно – настолько часто тут все друг друга беспокоили.
Несколько раз Марат проходил мимо дамских сумочек и мужских брюк с оттопыренным чем-то толстым карманами; купающиеся оставляли их без присмотра среди других вещей на деревянных лежаках, небрежно расстеленных тряпках и просто на земле. Может, люди на курорте отдыхали действительно как при коммунизме и пленительная атмосфера общей беспечности была искренней, но заражаться ею Марат не хотел. Усыпляя бдительность, она сама по себе служила западней. Мало ли сколько голов из купающихся в воде зорко следило за тем, что творится на берегу! Кроме того, к любой сумочке мог быть протянут присыпанный камушками шпагат: протяни к ней руку чужак – и она уползет от него под злорадный хохот хозяев (в Учреждении Марат был свидетелем таких розыгрышей).
И более фантастическими, чем многолюдство пляжа, Марату казались рои обычных черно-желтых ос, которые с жужжанием вились между людьми, привлеченные запахом провизии на разостланных газетках. К сожалению, Марат не мог превратиться в одну из этих ос и сунуть хоботок вон хоть в тот растаявший на жаре кусочек сыра.
Он сел на гальку, спиной прислонился к высокой возле полосы прибоя бетонной буне, от которой на него падала куцая тень, и, не разворачивая пилотку в газетный лист – газету он подобрал на привокзальной скамейке, –
