у них «самоварный сапог»? – дело в том, что на нашей даче самовар топили шишками, собирать которые в лесу было раз и навсегда поручено мне – ну, а старым кирзовым сапогом, словно мехами, мой дедушка всегда этот самовар «раскочегаривал». Всё это я тут же рассказал и Дальяру, и Чимид, и всем этим симпатичным дядькам-монголам, чем, кажется, окончательно покорил их.
Застолье, которое последовало затем, было устроено в честь приезда домой Дальяра – но все вели себя так, что мне казалось, будто бы всё происходящее – и в мою честь тоже. Как я уже сказал, меня посадили на почётное место возле хоймора (это такой шкафчик, похожий на маленький буфет, который ставится строго у северной стены юрты, напротив входа, и в котором у монголов и бурят располагается мандала – фигурки буддистских святых, чаши с подношениями и благовониями). Один за другим, братья Дальяра вставали, держа в руках стаканы с архи – монгольской водкой – и произносили речи, в которых непременно упоминался «Ромоон-нойон» – а Чимид переводила мне их приветствия.
Почему эти монголы так серьёзно отнеслись к появлению в их стойбище такого малозначительного гостя, как я? Может быть, потому, что я был внуком своего дедушки-начальника?… Я думал об этом, пока, спустя уже несколько дней мой дед, которому я обо всём этом рассказывал, не объяснил мне, что я и прав, и одновременно неправ в своих догадках. Да, конечно же, дедушка – начальник, нойон, это серьёзно… но дело не столько в том, что мой дедушка — нойон, сколько в том, что я сам – наследник этого нойона. В Монголии, которой многие столетия управляли Богдо-ханы, после смерти очередного правителя, ламы-прорицатели по звёздам определяли, в каком улусе в этот момент родился новый Богдо-хан Монголии; затем туда, куда указывали ламы, отправлялся торжественный кортеж, который должен был доставить в Ургу нового хубилгана (перерожденца) – таким образом, на Престоле Монголии оказывался совсем маленький мальчик… Нет, конечно же, во мне не видели никакого хубилгана – просто, благодаря этому многовековому обычаю, к детям у монголов отношение особое. Вот и чествовали меня за тем достарханом в юрте Дальяра… Скажу ещё, что, в отличии от участников русских деревенских застолий, за тем достарханом никто не напился в хлам, никто не терял человеческого облика, хоть эту свою архи те монголы пили стаканами – может быть, дело здесь в том, что они обильно закусывали жирным мясом? или в чём-то другом?…
На следующий день, едва я проснулся – а проснулся я в той же юрте, где накануне происходило пиршество, и из которой мать Дальяра выставила всех, едва заметив, что я начал клевать носом – так вот, едва я проснулся, эта пожилая монголка, принялась кормить меня завтраком. Увы, я не помню имени этой замечательной монгольской бабушки, которая ни слова не знала по-русски, но с которой мы прекрасно понимали друг дружку и без слов. Эта маленькая, но волевая женщина пользовалась непререкаемым авторитетом у сыновей: все её распоряжения
