вскинул голову, и угрюмое лицо осветилось детской неприкрытой радостью, на миг совершенно изменившей его.
– Благодарю, – пробормотал он и, непрестанно кланяясь, вышел из шатра…
…В кузне у Орсо не слишком заладилось. Худой, узкоплечий и порядком истощенный своими мытарствами, он был недостаточно силен для тяжелой работы кузнеца. Но пощады паренек не просил, истово и усердно вычищал золу, таскал воду, старательно и неумело колол дрова. Он не отказывался от самой грязной работы, убирал в конюшне навоз, выгребал мусор, чистил башмаки, бегал с мелкими поручениями и скоро завоевал симпатии многих солдат и лагерных ремесленников, несмотря на хмурый нрав и физическую хилость.
Не обходилось и без чудачеств. Орсо обожал читать, выпрашивал у солдат изредка водившиеся у них книги, особенно трепетно любил историю войн и жизнеописания великих полководцев. Он недурно рисовал углем, украшая иногда полотнища шатров изображениями рыцарей, боевых коней и доспехов, но никто никогда не видел в его руках Библии. Он безропотно выполнял приказы, не гнушаясь и самыми неприятными, никогда не дерзил и вообще, казалось, то ли был лишен сильных чувств, то ли крепко боялся быть изгнанным из лагеря.
Но однажды произошел пустячный эпизод, вдруг показавший мальчугана с совсем иной стороны. Ненароком затесавшись в гущу суетящихся в лагере людей с большой и явно тяжелой для него вязанкой дров, Орсо замешкался и недостаточно споро уступил дорогу маркитанту, катящему ручную тележку с мешками бобов. Тот, не сбавляя шага, рыкнул: «посторонись, шлюхин сын!». Услышав эти слова, мальчишка замер, а потом вдруг швырнул наземь поленья и бросился на обидчика.
Привлеченные шумом солдаты бросились разнимать драку, но в молчаливого Орсо, почтительного со всеми и каждым в лагере, словно вселился бес. Он с воплями и бранью размахивал руками, пытаясь вцепиться маркитанту в горло. Двое пехотинцев оттащили его от торговца, а тот поднялся с земли, брезгливо отирая с губ кровь, подошел к беснующемуся подростку и с размаху ударил под дых:
– Ишь, разошелся, крысье семя, – сплюнул он, снова замахнулся и отвесил Орсо оплеуху.
– Но-но, будет, – осадил его один из солдат, но маркитант уже шагал прочь.
Тем же вечером Орсо, свинцово бледный, с опухшей от удара скулой и хрипло дышащий, стоял перед Сантьяго. Командир спешил ужинать, находился в прескверном расположении духа, а потому без предисловий рявкнул:
– Какого черта на тебя нашло? Ты кем себя возомнил, мелочь?
Мальчишка поднял на офицера глаза в красной сетке лопнувших сосудов:
– Он оскорбил меня. Моя мать была честной женщиной.
– Футы-нуты! – издевательски протянул Сантьяго, – дон Орсо обижен! Не угодно ли вызвать маркитанта на дуэль? – и тут же сбился с высокопарного тона, – ты мне это брось! Тут военный лагерь, а не мадридские переулочки!
