предыдущих королей. Моя любимица – Диана де Пуатье, которая некогда была самой красивой женщиной во Франции. Король Генрих II преданно любил ее всю жизнь.
Только представьте себе: однажды наш король полюбит и меня, как король Генрих любил Диану! Когда мне позволяют предаться грезам, что случается нечасто – мама уверяет, что я, как птичка, всегда витаю где-то в небесах, – я представляю себе короля… но что же он делает, когда любит меня… тут фантазии не хватает. Он захочет поцеловать меня, возможно, даже залезть под юбку, но потом… я точно не знаю, что мужчины ищут там под юбками у женщин. Подвязки, которые носят замужние дамы? У мамы есть пара изумительных шелковых подвязок, отороченных мехом бобра. Наверное, им нравятся подвязки.
А еще я знаю, что, когда мужчина любит женщину, он очень добр и дает ей все, что она пожелает. В прошлом месяце мама попросила у дядюшки Нормана новый мраморный столик для своего салона, и тот с радостью его купил. Если я стану любовницей короля, он мне будет дарить все, что я пожелаю! Даже не знаю, что бы я попросила: может быть, новые альбомы для рисования? Или если я окажусь на кухне, когда Сильвии не будет рядом – она уйдет отгонять нищенку, – я могла бы попросить короля раздать еду всем беднякам.
По средам я езжу на другой берег в экипаже дядюшки Нормана, беру уроки танцев. Мне нравится танцевать – когда танцую, я чувствую себя, как на качелях: парю высоко и свободно, – но мне нет дела до остальных девушек, в основном родственниц дядюшки Нормана. Его семья намного больше семьи моего батюшки – единственного сына мясника. Который и наградил меня фамилией Пуассон, что означает «рыбка».
Маленькие девочки – мама велит мне называть их кузинами, хотя они мне даже не родственницы, – фыркают при моем появлении и отпускают остроты.
– Ах, это же Жанетта Пуассон. Вам не кажется, что тут воняет рыбой? – спрашивает Элизабет, старшая из девиц, облаченная в ужасное платье цвета горчицы. Остальные хихикают, потом вспоминают, что должны вести себя грациозно, и продолжают хихикать, уже прикрывшись своими маленькими веерами.
– У вас очень красивое платье, – отвечаю я Элизабет.
Мама говорит, что нельзя отвечать хамством на грубость; вместо этого следует, проглотив обиду, излучать в ответ сплошное обаяние. Ложь – это грех, но намного важнее быть учтивым. Откровенно говоря, цвет платья придает лицу Элизабет землистый оттенок.
– Рыба! Рыба! – словно попугай, повторяет более юная Шарлотта. Она хмурится, как будто что-то хочет сказать, только не может придумать, что именно.
– Почему вы не в монастыре? – укоризненно произносит Лизетт. Она очень хорошенькая, и под одним глазом у нее располагается мушка в форме звезды. Я очень ей завидую, но мама говорит, что нельзя носить мушки, пока мне не исполнится шестнадцать, – ждать еще целых четыре долгих года.
– Я была в монастыре в Пуасси. Там одна из послушниц – моя тетушка.
– В монастыре доминиканцев в Пуасси? Моя кузина никогда не говорила, что там водится буржуазная рыбешка.
– Нет, в монастыре урсулинок, –
