к анархическому бунту и богатырскому размаху, по крайней мере, в мыслях. Деваться мне в ту пору было некуда, и я зашел в это учреждение, обозначенное сложной аббревиатурой ВНИИТАГ: Всесоюзный научно-исследовательский институт теории архитектуры и градостроительства. Могу назвать и точный адрес: тотчас за стоматологической поликлиникой, в глубине двора, дом 27А. Когда от бельмастого, щуплого начальника РИО (редакционно-издательского отдела) узнал, что работать предстоит каждый день с 9 до 18, за исключением выходных и праздников, то изобразил на лице живейшее расположение к работе, потому что уже устал слоняться в ее поисках, рассудком же определил себе срок в три месяца, до мая, когда зацветет черемуха и меня повлечет странствовать в сельскую местность (на самом же деле я выдержал всего две недели). Как бы там ни было, сделка состоялась, семейные бури, вызванные безденежьем, временно утихли, и я водворился в небольшом кабинете на первом этаже: письменный стол, шкаф для бумаг, на стене – прошлогодний календарь с портретом певца Валерия Леонтьева, на подоконнике – грубый коричневый горшок с лопоухим, колючим кактусом, – вот и все убранство.
Но зато в тот же день я познакомился с Тамарой Васильевной Левицкой, техническим редактором.
Стройная блондинка в безукоризненно белом накрахмаленном халате, она вошла в мой кабинет поспешная и озабоченная, запросто, с будничным видом, и остановилась сразу же за дверьми как вкопанная.
– Ой! – сказала она, широко распахнув узкие китайские глазки, голубые, точно апрельские льдинки: на сухом, бледном, как мел или алебастр, точеном лице они голубели отдельно, словно васильки на бумаге. Она произвела впечатление очень красивой и очень независимой женщины, которая, как ухоженная ангорская кошка, привыкла к пуховикам и подушкам, но которую сколько ни гладь – не замурлычет. В руках она держала тощие листы корректур, руки были лишь чуть смуглее рукавов белоснежного халата. – А где Катерина Ивановна?
– Катерина Ивановна в отпуске, – медленно произнес я, ловя себя на желании поговорить с этим китайским фарфоровым изделием подробнее, задержать ее. Потом я убедился, что это желание возникало не только у меня; было физическое удовольствие – смотреть на это чистое, хотя и бледное, как промокашка, стерильное лицо и, добиваясь его мимического оживления, говорить шутливые комплименты, чтобы вызвать смех: когда она смеялась, глаза превращались в щелки, а на щеках появлялись милые ямочки; в такие минуты она была очаровательна. – Я вместо нее, – продолжал я тягучим неприятным голосом, к которому прибегал, чтобы нагулять достоинства: заметил опытным путем, что такой утробный бархатный баритон и тягучая манера изъясняться с прилежным подыскиванием подобающих слов сама по себе впечатляет.
– Вы наш новый корректор? – спросила она: затруднение у нее вызывало то обстоятельство, что я новичок и не смогу разрешить вопрос, с которым она так запросто пришла
