самые затейливые формы и изнуряющее, уже выплескивалось наружу. В пятницу, на исходе второй недели, воспользовавшись тем, что Тамара Васильевна по обыкновению принесла гранки и была провоцирующе игрива, я прижал ее к входной двери и попытался поцеловать. Во всяком случае, она, похоже, догадалась, что за сонной флегмой, тяжелой, запутанной и витиеватой речью (к концу фразы, запутавшись, я забывал, что хотел выразить), за усадчивой походкой слегка одурманенного, как будто наклюкавшегося мужика таится нешуточная, сокрушительная похоть, если даже не употреблять чистого слова «страсть». В ту минуту она просто струсила, опешила и так сконфузилась, что растеряла в кабинете свои листы, да так и не приходила за ними. Суббота была «черной», то есть рабочей, конфиденциальный разговор происходил в комнате отдыха, где особенно много было горшков и кадок с декоративной зеленью, в зеленоватой мути аквариума плавали снулые оранжевые рыбки, на стенах висели вымпелы, цветные журнальные иллюстрации, обрамленные рисунки архитекторов (частых посетителей этого кабинета), из открытой фортки попахивало талым городским ледком и мартовской капелью (смешанный запах сырости и прели, который так волнует), я курил, стряхивая пепел в фортку между рам, а Тамара Васильевна, как нарочно, в полупрозрачной шелковой розовой блузе, подсвечивающей бледную плоть, говорила и говорила, против обыкновения долго и тщательно подбирая слова; серьезность ее старила, узкие губы то и дело сжимались в скобку, когда она замолкала, и в эту минуту озабоченности, казалось, ничего-то не было в розовой староватой женщине с аккуратной белокурой кубышкой на голове – ни особенного ума, ни талантов, ни удачливости, – и, тем не менее, я ловил себя на желании закрыть поцелуем этот безумный рот, поминутно выговаривающий нелепую, но ходовую среди средне-образованного класса синтаксическую конструкцию «постольку, поскольку»: «постольку, поскольку мы с тобой едва знакомы и ты у нас недавно», «постольку, поскольку ты человек женатый, а я тоже замужем…»
Начальник, занюханный человек с крупными, как горошины, бородавками на обеих щеках, пытался, по КЗОТу (милое опять-таки слово, сложносокращенный перл!), принудить меня отработать положенные после заявления два месяца, но я, сославшись на опыт западного трудового законодательства, заявил, что только в такой, через задницу устроенной державе, как наша, работодатель силой принуждает работника трудиться, да еще за здорово живешь. «Что за барщина? Почему я должен отрабатывать два месяца? Я не крепостной!» – сварливо заявил я: неделикатная грубость в отношениях с начальством мне свойственна, эта черта досталась мне по наследству от матушки, и доднесь через нее стражду. Сторговались на двух неделях.
Эти две недели я околачивал, по меткому выражению матушки в адрес начальствующих лиц, хером груши, томился от предстоящего объяснения с женой и чай к техредам пить больше не ходил. Был, как теперь выражаются, в прострации.
