Дому культуры в одном из подмосковных городишек, Лилиана пригласила меня на своё выступление, которое должно было состояться вот прямо сейчас и прямо здесь, причём совершенно бесплатно. Как она объяснила, эта творческая встреча является презентацией её нового альбома. Конечно, я согласился и деньги с неё отказался брать, хотя она и протягивала оговорённую сумму. Лилиана в дублёнке с гитарой за плечом скрылась за высокими деревянными дверями, а я стал парковать свою облупленную шестёрку в дальнем углу расчищенной околокультурной площади.
Когда я распахнул тяжёлые двери обители местной интеллектуальной публики, Лилиана в длинном, светло-зелёном, я так понимаю, вечернем или концертном платье уже стояла в фойе, встречая входящих, рядом с каким-то мужчиной в чёрном, так и хочется сказать, смокинге. Хочется, потому что я до сих пор так и не знаю, чем отличается смокинг от обычного нормального мужского костюма, и моё философское образование и знание произведений Камю и Сартра тут ничем не помогает. Короче, костюм казался шикарным и несло от него иностранщиной, отчего, видимо, и пришло мне на ум слово «смокинг». Но и мужик был под стать костюму. В чёрной и ухоженной бороде, с галстуком-бабочкой и широкой улыбкой, открывавшей безукоризненной работы белые ровные зубы.
Я оказался прямо напротив них, и Лилиана улыбнулась мне: «Познакомьтесь, Алексей, мой муж Михаил. Миша, это Алексей, любитель авторской песни и домашних животных, который любезно подвёз меня из Москвы». Муж ещё шире раздвинул свои губы, что уже казалось невозможным, а я, как можно церемоннее, раскланялся с ним. Теперь хотя бы стало понятно, почему она не шла на более короткий контакт. За мной уже входили вновь прибывшие, и внимание семейной пары переключилось на них, а я прошёл дальше. Здесь тоже присутствовали колонны, которые и разделяли фойе на две части: одну – для входящих зрителей, с гардеробом, скамьями и зеркалами, и вторую – со столиками и небольшой эстрадкой, на которой уже был установлен микрофон.
Меж колоннами были развешаны разноцветные шары, что придавало праздничность предстоящему мероприятию. За круглыми столиками, посреди каждого из которых стоял горящий светильник в виде вазочки, отчего в полутёмном зальчике сразу веяло каким-то ненавязчивым уютом, уже рассаживалась пуб лика. Я стоял, высматривая столик с какой-нибудь одинокой дамой бальзаковского возраста. Кстати, бальзаковский возраст, могу сказать как относительно неплохой знаток французской литературы, это совсем не пенсионный, как принято думать у нас, а возраст женщины немного за тридцать, то есть опять же по нашим меркам, совсем молоденькой. Хотя, как я стал с некоторых пор понимать, и женщин бальзаковского возраста я уже перестаю привлекать. Увы и ах…
Свободных столиков не осталось, везде сидели по трое-четверо, и лишь один занимала одинокая девушка в белом вязаном платье. Я почему-то совсем не переношу одежду крупной вязки, а с мелкой мирюсь с трудом. Но что тут было делать… Я подошёл и склонился в полупоклоне-полувопросе: «Вы позволите?»
