эту дурацкую площадь Труда. В итоге взяв таксо, мы буквально в три минуты оказались в нужном месте.
Ох уж эта площадь Труда, сколько боли и лишений ты мне принесла, сколько было пережито и в этом переходе и наверху… Никакими словами не описать, никакими междометиями не передать. Всегда, в любой миг жизни появившись здесь, я буду испытывать тревогу и волнение, всегда меня будет потрясывать, а перед глазами будет возникать Тот Самый Хулсец.
Когда мы появились, он уже был на месте с тем парнем, с которым был на Виве. Мы быстренько познакомились, взяли бутылку коньяка (чисто питерское свиданьице вчетвером) и пошли гулять на набережную Пряжки.
Мы шли немного впереди, Джейн с Артемом (так звали друга) тэгали маркерами на всех встречных столбах и скамейках, иногда перебегая дорогу и поочередно чиркая свои тэжки на фасадах домов – мы с хулсом обсуждали какие-то высшие материи и говорили, говорили, говорили – с каждым словом я убеждалась в его неподражаемой манере изъясняться, в его блестящем уме и собственной жизненной политике.
Моего Хулса мечты было интересно слушать. Еще увлекательнее было смотреть на него. Я таких еще никогда не видела. Он только что пришел с армии, служил на границе с Южной Осетией, где-то на Кавказе, – я готова была слушать бесконечно, боже, его голос и взгляд завораживали, и я была уверена, что тоже нравлюсь ему. И что все это (ну конечно!) – не просто так.
Хулсец мечты.
Сколько раз потом я кричала его имя в порывах бешеной, всепоглощающей агонии, сколько раз – в исступленном страхе и детском испуге…
Сколько раз твердо решала, что «Это был последний раз, мое терпение не бесконечно!»
Детка, твое терпение подобно Тихому океану. Оно не имеет памяти. Оно бездонно. Но если кое-кто вознамерился плавать в нем сколько ему угодно, возомнив себя героем сумасшедшего неповторимого романа, то ты вольна потопить его в своих водах, наблюдая, как синяя бездна скрывает с головой самого наглого и жестокого.
Сколько раз еще потом судьба сталкивала нас и разводила – так неслучайно и нелепо, так предсказуемо и ложно!
«И когда она уже угомонится?» – спрашивала я ее тогда. «И когда ты уже наиграешься с нами?» – спрашиваю я ее сейчас…
Но пока что я даже не представляла, что все зайдет так далеко – я брала у него бутылочку с коньяком и запивала пепси. Сзади Джейн разъясняла Артему что-то про граффити, я же уже видела обоих – эти парни явно были в курсе самых подземных движений, и Джейн было бы, конечно, лучше побольше пить и поменьше говорить. Но мне было все равно. За нее в этом плане можно было не волноваться.
Когда мы с Джейн гуляли с парнями, как-то само собой подразумевалось, что мы оказываем им невероятную честь, нисходя до них, ничтожных.
Королевы в мужских балахонах и на каблуках, с вдетыми в уши большими серьгами, мы шли по улицам, гордо подняв головы, довольные производимым впечатлением. Никто не знал, что мы шли, к примеру, к ее неказистому дружку в падик курить шишки, или в магазин,
