она занималась тем, что отрывала кусочки от пачки соли и выкладывала их на бумажку рядом с волокнистой табачной колбаской.
– Мужиков, Марина, мужиков! – задумчиво отвечала я, неотрывно глядя в бинокль и затягиваясь папироской.
– Да погоди ты хотя б неделю, скоро их столько будет – ты отбиваться устанешь. Знаешь, ты мне тут давай не начинай вот это вот!
– Что-то верится с трудом, учитывая то, что единственный мужчина на побережье тот седой старик.
– Да ладно, а певец? – спросила Маринэ дурным голосом, и мы обе засмеялись.
И точно, как я могла забыть. Рядом с нами жил какой-то неприятный тип, который по вечерам все норовил заглянуть к нам. Мы с Мариной гасились как могли, но куда ты скроешься, когда рядом три с половиной сосны и скрыться можно только в палатке, из которой за километр слышно, как мы ржем.
Неприятным он был потому, что каждое раннее утро восходил на вершину холма, что высился над нами, и принимался горланить на своей гитарке песни собственного сочинения.
Он пел утренний гимн, а еще был у него гимн вечерний. И вот этот голос как в пионерлагере снова будил нас ни свет, ни заря, и мы с Маринэ продирали глаза, смотрели друг на друга в зеленоватом свете палатки и сквозь сон повторяли строчку, которая особенно выводила нас из себя:
– И только радость движеееения!
– Господи, когда он уже заткнется, я его гитару утоплю… – ворчала я, втайне радуясь, что даже в этом диком месте среди гор у нас образовывается своя тусовка.
Но потом мы подружились, он оказался профессором какого-то университета в Минске, дома его ждала беременная жена и сюда – о чудо! – он приехал всего на недельку-другую.
Мы научили его играть в кости, а он как-то накормил нас удивительно вкусным наваристым борщом. Борщ, сваренный на костре на берегу моря – ребят, ну я не знаю, что может быть лучше. Лучше только пару тарелочек такого борща. А, да – лучше бы этот парень по утрам подвязывал петь, а то меня это порядком достало.
– Таечка, мы должны быть скромными и не грубить ему, несмотря на то, что мы обе ненавидим эту песню. – наставляла меня Маринэ.
– Ладно, меня греет только та мысль, что скоро он отсюда сольется. А прикинь каково его студентам!
– Ты думаешь, он им тоже поет? – Марина замерла и сделала страшное лицо.
– Да, во время лекции. Диктует что-то, диктует, а потом каак запоет! У меня, кстати, препод был по социологии, экстрасенс. Ну он себя таким считал и вместо курса лекций мы слушали о том, что ему на этот раз приснилось. Он плевал на эту социологию и просто нас использовал как свободные уши. Люблю таких.
– Да, им легче дисциплину сдавать. Василькова, скрутишь мне бибульку? – просит Марина и укладывается на бочок в гамак.
– Айнанэ-нанэ… Маринэ, где наши парни?
– Погоди,
