установления деспотии в этом месте.
В тот момент, когда недобросовестной, узурпировавшей власть, верхушке удается выйти из междоусобной борьбы или отразить внешнюю агрессию, она отменяет родовую демократию и никто из так называемого простого народа не смеет выразить ей непокорность или сомнение. Они к этому по традиционной культуре и не стремятся. Протестовать, возмущаться не имеют привычки. Если есть какое то отрицание верховного своеволия, то это делается молча, пассивным саботажем, а еще раньше откочевкой. Речь идет о чистой, без примесей первобытной среде. Люди рода привыкли к иерархии. Поэтому любой возникающий культ происходит из это привычки. Другими словами, они массово вспоминают о первом табу. А лидер ли это, то есть ныне живущий вождь или первобытный авторитет как куль – не важно.
А фраер? А представитель западной цивилизации рефаг стоит вне этого вероятного и всегда марширующего строя сам по себе. своеобразным гурманом, потребителем жизни. Он намного гибче, ситуационно ловчее, в некоторых случаях терпимее и безразличнее, в некоторых крайний догматик и фанатик, когда дело касается прибыли, а иногда просто обезличенный лицемер. Фраер сформировался в обстановке торговли и обмена, бедствий и воин, когда происходят крупные сделки и массовые перемещения избивающих и убивающих друг друга людей. Из поколение в поколение. Самое главное, он первым или одним их первых вошел в чужой город. Эта терпимость произошла от нужды. Вместе с развитием знаний для элиты, для массы терпимость пришла вместе с растекающейся кровью, религией, которая заняла место доброго психолога и успокоителя в океана отчаяния и крови. Побуждающим моментом к жалости и состраданию у языческих масс явился ужас. Война, наводящая ужас массовая смерть – от войны, болезней, геноцида и эпидемий – привели к рассуждениям и рефлексии. Хотя рефлексия есть среди первобытных охотников. Но забота зерефов распространяется только на кровных родственников, а у рефагов на совершенно чужих людей. Хотя в этих людях они видят прежде всего наживу, а зерефы видят врагов. Терпимость массовая пришла вместе с массовой же бедой. Именно религия стала институтом жалости, направила поиск выхода для тревоги человека не во вне, а во внутрь. (Хотя совесть связывают с более древними пластами психики, массово совесть народа стала выражаться через его религию. Поэтому Ницше назвал совесть агрессией направленной не во вне, а во внутрь человека. Совесть и мораль являются внутренней идеологией цивилизаций. Одиночество язычника выражается не столько во внутренней нечувствительности, где-то и черствости к не своим, к не родственникам по крови и внешне аскетичном поведении, сколько в многочисленности его языческих богов. Нет ни одного из духов предков, кто бы отвечал за его поступки. Наоборот, являясь коллективом родственников, они также вероятно поддерживают в его сознании все то, что он делает, что ведет к благу его семьи, рода, племени).
Моральные нормы.
Моральные
