только пиву. Посетителей стало меньше, гвалт – тише. Музыканты освободили сцену и улаживали какие-то последние дела, Ханна рассеянно следила за их перемещениями.
– Вот Юр, как ты думаешь… Я только похоронила маму. Вот можно меня хоть на несколько дней оставить в покое? Не кормить, не домогаться, не требовать от меня бодрости и веселья? Можно просто обнять и помолчать?
Юрка взъерошил себе волосы и почесал макушку.
– Ну, кормить – это неплохо, мне кажется. Разве нет?
– Уточню: настойчиво кормить, когда кусок в глотку не лезет.
– Спасибо, что сказала, Хань, мне это в голову не приходило.
– Юр, не верю. Ты бы сообразил.
– Ну, может, и сообразил бы, не знаю. Но, мне кажется, ты меня переоцениваешь. А насчёт домогаться… Ты понимаешь, какая история. У нас, у грубых самцов, это как раз один из способов утешения. Я бы даже сказал, главный способ. Всё плохо – надо потрахаться. Видимо, он тоже пытался тебя так утешить.
Ханна замерла, не мигая.
– Ты что, серьёзно вот это?
– Абсолютно. Мы совершенно не утончённые чурбаны. Так что, Хань, ты особо строго его не суди. Объяснила – понял. Не понял – черпаком по чайнику.
Ханна замотала головой, сдерживая смех.
– Ты пей пиво, пей. Это, между прочим, тоже один из способов утешения. Ну, я на всякий случай, вдруг ты меня тоже заподозришь в бесчувственности?
27
Повторюсь, тут всё очень продуманно. Сегодня, например, я спала на улице в какой-то мягкой массе. Внезапная моя постель была похожа на большую хлопковую коробочку, торчащую прямо из земли. Я даже попробовала спрясть небольшую ниточку из этого пуха, прежде, чем уснуть. Получилось.
Чудной зверь лёг спать со мной. Я поделилась с ним остатком лепёшки, и он её съел. Похоже, хлеб и его подобие неизменен во всех мирах.
Мы схрумкали лепёшку, я поэкспериментировала с ниточкой, сгребла свою ящерицу в охапку, и улеглась поудобнее. Мне было очень грустно без Юрки. Даже не то слово – грустно! Больно и одиноко, словно меня и правда половина. Очень хотелось с кем-то обняться. Хорошо хоть зверь есть.
– Я назову тебя Барсиком, хорошо? – пробормотала я ему, засыпая. – Ты будешь моим тёплым котиком.
28
– Уходи, – сказала Ханна.
– Ну почему, почему? – огромный Сашка, кажется, был в растерянности.
– Это невозможно! Твоё наплевать, твои бабы, я не хочу всё это терпеть!
– И что? Ты пять лет потратила на меня, и останешься одна? Ну, если тебе так надо пожениться, пошли жениться.
– Да не надо мне от тебя уже ничего! И не надо беспокоиться о моём одиночестве!
– А о моём одиночестве?! Не только ты одна останешься, но и я!
– Ты? Один? У тебя вон, очередь, – Ханна махнула головой в сторону окна, за которым, очевидно и была очередь.
– Ты дура, что ли?
