находились в руках класса эксплуататоров посредством преобладавшей системы собственности, основного пересечения между правом и экономикой. Но поскольку отношения собственности сами по себе артикулируются политическим и идеологическим порядком, который в действительности часто открыто управляет их распределением (например, ограничивая землевладение аристократией или исключая дворян из торговых операций), весь аппарат эксплуатации всегда простирается в сферу надстройки [Андерсон. 2010. С. 374].
В плане развития Андерсон напоминает, что «вековая борьба между классами в конце концов разрешается на политическом, а не на экономическом или культурном уровне общества. Другими словами, именно создание и разрушение государств закрепляет фундаментальный сдвиг в отношениях производства до тех пор, пока существуют классы» [Андерсон. 2010. С. 10–11].
С другой стороны, если феодальные общества на самом деле характеризовались слиянием политического и экономического, осуществляемым через общественные отношения собственности, из этого должно следовать, что весь терминологический аппарат, включающий базис и надстройку, производственные отношения и способы производства, становится весьма сомнительным[43]. Учитывая эти нерешенные вопросы, можно предположить, что большей аналитической точности можно достичь благодаря дополнительному понятийному переходу от «производственных отношений» к «отношениям эксплуатации», что в то же время позволит избежать явно «политизирующего» прочтения докапиталистической истории Европы. Классовые отношения в докапиталистическом обществе никогда не бывают экономическими (экономическими они являются только в капитализме). Лучше всего определять их с точки зрения собственности на средства насилия, которые структурируют отношения эксплуатации. Любая попытка спасти термин «производственные отношения» в случае докапиталистических обществ сталкивается с серьезными затруднениями в «выведении» формы государства из существующих производственных отношений, поскольку докапиталистическое «государство» поддерживает их[44]. Эта дилемма раскрывается в следующей цитате:
Та специфическая экономическая форма, в которой неоплаченный прибавочный труд выкачивается из непосредственных производителей, определяет отношение господства и порабощения, каким оно вырастает непосредственно из самого производства, и, в свою очередь, оказывает на последнее определяющее обратное воздействие. А на этом основана вся структура экономического строя [Gemeinwesen], вырастающего из самых отношений производства, и вместе с тем его специфическая политическая структура. Непосредственное отношение собственников условий производства к непосредственным производителям – отношение, всякая данная форма которого каждый раз естественно соответствует определенной ступени развития способа труда, а потому и общественной производительной силе последнего, – вот в чем мы всегда
Некоторые проблемы применения альтюссерианской интерпретации марксизма исследуются в: [Wood. 2005]. Проблемы андерсоновского анализа французского абсолютизма я демонстрирую в пятой главе.
Например, феодальные общественные отношения в Бургундии X в. и в англо-нормандской Англии XII в. в равной степени определялись отношением крепостного и сеньора. Однако весьма сложно, если вообще возможно, вывести соответствующие им различающиеся формы государства из таких «производственных отношений». В первом случае отношение крепостного и сеньора совмещалось с крайней политической фрагментацией, выражаемой в сеньориях бана. Во втором случае это отношение совмещалось с достаточно крепкой, централизованной феодальной пирамидой, вершиной которой служил король. Другими словами, без динамического описания формирования особых, политически определенных отношений общественной собственности на основе решений предшествующих классовых конфликтов, временно институциализированных в политических и правовых формах, данную государственную форму нельзя вывести из существующих производственных отношений.
