Новокрещенный переулок и Корниловская набережная (в честь адмирала Корнилова) были забиты врангелевскими войсками. Теснились снятые с передков пушки, обозные фуры и санитарные повозки. Между поставленными в козлы винтовками кто-то спал, завернувшись в шинели. У коновязи, где шумно жевали сено казачьи лошади, столпились и сами наездники. Угрюмые, бородатые казаки (потомки тех las kasaks, что вступили в Париж в 1813 году) в лихо заломленных папахах с алым верхом, в подбитых верблюжьей шерстью башлыках. По обрывкам чужих, топористых слов и смачной русской брани Седан понял, что красные, опрокинув последние заслоны добровольцев на Кубани, вышли к Черному морю.
…В штабе французского гарнизона Севастополя стало известно о каком-то таинственном приказе, полученном по телеграфу из Парижа. В нем говорилось, что «…недопустимо потворствовать преждевременному вводу войск белого движения Юга России в город и их эвакуации, так как верным следствием этого губительного свершения будет рост эпидемий и дезорганизации». Для того, чтобы не допустить белых в порт, адмирал Дюрок приказал открыть заградительный огонь главным калибрам на флагманском броненосце. Один из знакомых Седана, офицер 2-ого Бюро (военная разведка), проговорился, что стрельбу корректировали с берега какие-то странные русские. Они постоянно давали «неточные» ориентиры. Снаряды флагмана то и дело попадали не в цель – в самую гущу белых полков. «…Дело в том, что эти корректировщики были из местных пролетариев, – объяснил Мише, принимая очередную рюмку коньяка; сигарный дым ел ему глаза, которые постепенно наливались кровью. – Эти русские давно уже сотрудничают с нашим отделом. Поэтому мы их не особенно притесняем. Большевики-большевиками, а война-войной… Пусть белая Вандея воюет с красными якобинцами хоть до второго пришествия! Мы не должны препятствовать этому. Русские истребят в это бойне своих смутьянов и бунтарей до седьмого колена. Это же здорово, черт возьми! Франции такая селекция даже и не снилось…»
Это же бесчестно, тогда же подумал Седан. Стрелять по своим союзникам, с которыми мы мужественно сражались против бошей. В сырых, а то и залитых водой окопах. Под Марной, Верденом и Соммой. Разве полковнику Курочкину пришла бы в голову мысль открыть огонь из пулеметов и пушек по отступавшим французским частям? Хотя бы в том страшном бою. За предместье Сент Антуан, когда от полка осталось едва половина солдат и офицеров. Седан, по велению саднящего от боли сердца, возглавил эту губительную, бессмысленную атаку. Он видел кровавые ошметья, вылетавшие из тел его солдат, которых прошивали навылет пули и осколки бошей. Огненно-черная полоса разрывов поднималась то впереди, то позади наступающих. Мучительным был каждый шаг французской цепи. Седан вспоминал перекошенные от ужаса лица германцев под серыми, глубокими шлемами. Их тянущиеся к небу руки с дрожащими, посиневшими пальцами. «Kamrad!
