драхмы из вдовьей пенсии и посылать «отшельникам» муку, мыло, и еще всякое, без чего нельзя обойтись. Зять не терпел тещу за «безбожие» и посылок предпочитал не замечать. Не замечал он и того, что дети, несмотря на жизнь у моря, растут невеселыми и хилыми…
– Мы на острове продержались ровно три года, – рассказывала Ирина. – Ах, какая там красота была, ты и не вообразишь! Закаты, восходы, море светилось, прозрачное-прозрачное, каждый камушек виден! Правда, зимой было холодно. – Тут она сразу помрачнела и даже поежилась. – Василь печку сложил, но топлива на острове мало. Сидели зимой при огарках, в сырости, и слушали, как море ревет. Брр… С местными особо не сходились, они все сквернословы. То есть так муж говорил. Работы там, конечно, не было, а рыбачить он не хотел – «душа не лежала». Осенью оливки запасали, мидии пытались собирать… Молились, конечно, много. Акафисты эти читали. Но это поначалу, а потом всё меньше и меньше, стало не до того. И Василь стал задумываться, уж о чем – не знаю, я уже перестала понимать. Мы ему как будто мешали… Ему всё мешало – и все. А когда он вдруг собаку удавил, потому что много ест и мешает, я поняла, что любой из нас, наверное, не ценнее… – Ирина опрокинула еще одну рюмку ликера и жадно затянулась новой сигаретой. – Но я бы сама никогда его не бросила, ты же знаешь…
– Так ты его бросила? – почти вскричала Афинаида.
– Да. Можно так сказать. Хотя он хороший, ласковый… когда не сходит с ума от идеи. Вот… А потом он сам ушел. То есть сначала мы сбежали с острова. Он сказал, что ему страшно и больше он там жить не может. Поселились возле одного монастыря, там хоть чем-то можно было подкормиться… Боже, какая же я дура была! Я даже крестики вырезала для монастырской лавки по две драхмы за десяток! Все руки бывали в крови. Кто спрашивал – говорила, что мужу трудно, не успевает всего. А он… То что-то делал, то вдруг бросал всё надолго. Или сидит книжку читает и всё что-то подчеркивает карандашом, жирно так. Или просто сидит, смотрит на море часами. Молчит и молчит, прямо страсть! Как-то сказал, что хочет поехать в Московию, пострадать за Христа. Насилу отговорила! Письма к нему какие-то приходили…
– Я знаю, это наши ему писали о православии, о ересях…
– Ну да, ну вот… – Ирина потерла веснушчатый носик. – На ересях-то он и съехал! А как отца Андрея арестовали, сказал, что всё, никакого православия больше нет и не будет, и церкви пришел конец.
Афинаида удивленно вскинула брови.
– Да-да! И он тогда сразу нашел себе в деревне какую-то бабу. Вернее, это она его нашла, чтобы помог крышу покрыть. Ну, и покрывал бы там всё, что хотел, так ведь ему мало было – приходил оттуда через день, и рассказывал, какая она хорошая, и умная, и красивая, не то, что я в своих юбках…
– Ой-ой! – Афинаида не выдержала и, вскочив, подошла к окну, выглянула на темный двор и снова повернулась к подруге. – И что же, получается, это – итог? Нужно было столько подвизаться, мучиться, чтобы
