смотрит за больным; проказничает и не хочет есть кашу ни за маму, ни за папу; читает молитву; бросается в реку; пишет первое в своей жизни письмо-признание; открывает свою наготу; понимает, что жизнь кончилась / только началась; впервые красит ресницы; в миллионный раз обривает подмышки; нехотя дочитывает скучную книгу; готовит обед в ожидании детей и мужа; поспешно прощается с любовницей и обещает позвонить после праздников; вслушивается в дыхание не рождённого ещё ребёнка; хоронит мечты; садится в самолёт, чтобы через несколько часов очутиться в другой стране; болеет гриппом… Тысячи, миллионы, миллиарды людей – и каждый занят своим делом. Каждое мгновение. Чтобы однажды произнести: «До той минуты я был совсем другим человеком». И каждый из них не отдаёт себе отчёта, что всё это время «другой» сосуществовал с ним, слившись, растворившись, затаив голос. Всегда, каждую минуту, чтобы однажды вылезти наружу. Они не знают… Но Лени это нисколько не трогает. Все эти обычные дела – или почти все – ей знакомы так или иначе. Все эти дела не волнуют, не бередят душу. Всё это – мимо…
Внезапно ей становится скучно от наблюдений, и она механически перелистывает страницу, перебирает глазами строчки. «Женщины прочно заняли места мужчин, – пишет Petra, – и последним в жизни остаются лишь самоубийства, алкоголь и беспорядочные связи». Лени думает о том, насколько они ничего не понимают, эти желтушники. Что они хотят сказать? Будто Леон покончил с собой только потому, что какая-нибудь дура отвергла его, мужчину, и ему не осталось места?.. Лени злится, отшвыривает журнал, торопливо тушит очередную сигарету, вынув её из губ, бросает два жёлтых евро и вскакивает из-за столика.
И вообще, почему самоубийство?.. Мало ли что могло случиться. Леон не оставил бы её одну. Леон не мог оставить её одну. Она шмыгает носом, быстро-быстро моргает и поправляет волосы, выбившиеся из-под заколки. Проклятье, опять забыла причесаться.
Её окликают, но она только морщится. Что вам ещё от меня надо… «Ну, Лени! стой же!» Хватают за руку. А, это Пауль. «Тоже прогуливаешь?» – спрашивает Лени. «Да не то чтобы… обстоятельства…» – «Ну да, у меня тоже. Надоело учиться, знаешь ли…» – Пауль меняет тему. Он спрашивает, не может ли он сопровождать Лени в её прогулке по городу. – «Это твои обстоятельства, которые помешали сегодня учиться?..» Она ухмыляется, а потом говорит, что юноши её не интересуют. Совсем. И друзья. Нет, она не любит одиночество. Но она не одна. Никогда не одна. И сейчас – тоже. И уже отойдя от него, она вдруг оборачивается. «Пауль! Ты хороший парень. Но ничего не выйдет, прости». А он отвечает, что всё-таки позволит себе надеяться…
Никому из них невдомёк: сколько бы прекрасны, умны, великодушны, забавны они ни были, Леон – вот тот, кто перечёркивает все их достоинства, – имеющий всего в избытке. Леон… С другими не стоит и пытаться быть доброй. Все другие только напоминание, что Леон – единственная её высота.
***
В то
