не нравится. Он похож… на Чудовище из сказки. Противный.
– Заяц, нехорошо так говорить о незнакомых тебе людях. Возможно, он хороший парень и просто хочет с тобой дружить. Что он делал? Он говорил с тобой?
– Нет. Просто иногда встаёт неподалёку и смотрит… смотрит… так… странно. Фу! – я немного наиграно передёрнула плечами, – Мы вчера с папой играли в мяч на стадионе, а он сел на лавочку и стал смотреть. Папа сказал, что он – «хлюст». Наверное, потому что он толстый и некрасивый. Его зовут Борис.
– Борис? Откуда ты знаешь его имя? Вы разговаривали?
– Однажды. Он сказал, что он Борис, а я его чуть не ударила, потому что он мерзкий и жирный урод.
– Ну разве так можно, Заяц?! Разве можно бить человека только-только за то, что он тебе не нравится?! – Дед посмотрел на меня своим самым строгим взглядом, – возможно, если его поцеловать, Борис превратится в прекрасного принца из сказки. Ведь далеко не все рождаются красавцами.
– Фу! Я не буду его целовать! Не буду! Не буду! – я гримасничаю, делаю страшное лицо и плюю в какой-то куст за забором, – Я лучше буду любить и целовать своего плюшевого мишку!
– Заяц, веди себя прилично, – дед вздыхает и промакивает выступивший на лбу пот клетчатым носовым платком, – ну, как тебе не стыдно?
Тёплый полуденный ветер тихо тронул пальцами струны зацветающей черёмухи. Ярко-зеленые листья слегка качнулись и заиграли симфонию неизбежно наступающего лета, ошеломительного и пыльного, звонко швыряясь нотами и ломая смычки солнечных лучей яростного майского солнца.
Куст за спиной у деда вздрогнул, и тут же раздался чуть слышный звук чьих-то удаляющихся шагов.
Глава 6
Шаги.
Борис всегда считал их, повинуясь какой-то необъяснимой дурацкой привычке, полученной в наследство от отца.
– Учёт и контроль. Внутренняя дисциплина, понимаешь? Всегда всё считай – поможет тебе сориентироваться даже в незнакомой обстановке. Вот, помяни моё слово, Борька, – отец к месту и не к месту добавлял «помяни моё слово», и эта фраза навсегда осталась для Бориса маленьким листком поминальной записки, украдкой написанной им в церкви. Он написал и имя отца на клочке бумаги, примостившись возле какого-то столика и потом не знал, что с ним делать, стыдясь спросить. Вокруг толкались неприятные хлопотливые старухи. В церкви было темно и пахло смертью.
Двенадцать шагов до какого-то прилавка… Старухи подходили туда и, крестясь, складывали там свои бумажки в две отдельные стопки.
Борис изловчился и тоже подсунул свой листок в одну из стопок, до которой смог дотянуться и хотел уже было скорее уйти прочь…
– Мальчик! – строгий голос остановил Бориса и заставил обернуться, – МАЛЬЧИК! – возле прилавка стоял высокий худощавый мужчина, одетый в длинное чёрное платье, и держал в руках его записку, – подойди-ка сюда, – Борис подчинился. – За здравие или за упокой? – Борис молчал, не понимая, что от него хотят.
