или думать о смысле жизни. Главное, нельзя было мешать бабушке красить лицо. Раскрашивание бабушкиного лица было похоже на некий ритуал, к которому она подходила обстоятельно и относилась весьма серьёзно. Делала она это весьма забавно: сперва она вытряхивала перед собой на стол содержимое её огромной косметички и долго ловила разбегающиеся во все стороны карандаши и помады, после чего начиналось то, перед чем Искусство должно и по сей день оставаться в глубоком и неоплатном долгу. Первыми на бабушкины веки жирными пастозными мазками ложились голубые тени. В этом читалось одновременно отчаяние и гимн её бурно увядающей Красоте. Затем бабушка долго и сосредоточенно плевала в маленькую коробочку, откуда добывала чёрную тушь и обозначала ей на лице место предполагаемых ресниц. Так мы узнавали, что у бабушки на голове есть глаза. Потом она с нажимом яростно чиркала красным карандашом на маленьком клочке бумаги, которым самозабвенно с удовольствием натирала свои скулы и таким образом изображала застенчивый девичий румянец. Немаловажным штрихом были брови, щедро прорисованные в гиперреалистической манере, и яркая морковная помада, завершающая образ и изрядно пачкавшая бабушкины зубы, что, впрочем, её ничуть не смущало и, скорее всего, даже не портило. Оглядев себя со всех сторон в зеркале, бабушка оставалась вполне довольна, после чего она надевала пёстрое платье из корейского шёлка, брала ведро и бодро шла на улицу выкидывать мусор.
Дабы оградить меня от ненужных помыслов и лишних телодвижений, на время бабушкиного целомудренного отсутствия, ко мне была приставлена собака неопределённой породы, которая внешним видом своим и пропорциями напоминала скамейку. Собака эта была дурна, нечёсана и жирна настолько, что однажды сломала все свои четыре ноги, спрыгивая с довольно низкой кровати. К тому же она постоянно лаяла и, норовя укусить, скалила свою омерзительную мелкозубую пасть, стоило мне как-то неловко пошевелиться.
Собаку звали Золя.
Золя была священным животным в доме бабушки, и только ей разрешалось там абсолютно всё. Этой собаке специально покупалась самая дорогая по тем временам сырокопчёная колбаса «сервелат» и отдавалась вся дефицитная еда из праздничных заказов. Золя могла бы безнаказанно сожрать и меня, вызвав бурю умиления и восторг хотя бы только от того, что «шлядкая девочка хорошо покушала».
В конце дня за прилежное поведение мне выдавался оранжевый пластмассовый тигр на резинках и старая засохшая благоухающая лавандой плитка шоколада, которую бабушка добывала, ныряя куда-то глубоко в недра бельевого шкафа и долго шаря там рукой между сложенных стопкой простыней. Шоколад я отдавала маме, потому что бабушка отказывалась помнить про мою аллергию, впрочем, иногда даже забывая, как меня зовут.
Так, вот, было совершенно непонятно, как кто-либо мог «случайно» вынести этот таинственный свёрток из ее дома, в котором малейшее движение контролировалось дурной, захлёбывающейся собственной слюнявой яростью собакой и не менее внимательной
