евреи тут для Жаботинского – не более чем пример; ведь отношение русской интеллигенции к другим народам – не лучше. Это она “…руками своих лучших и устами своих первых щедро оделила ударами и обидами все народы от Амура до Днепра… А. И далее, совсем уже беспощадным кнутом (“мы” здесь – единомышленники самого Жаботинского): Мы проглядели, что в пресловутом, и нас захватившем культе “святой и чистой” русской интеллигенции, которая-де лучше всех заграничных и супротив которой немцы и французы просто мещане, – что во всем этом славословии о себе самих, решительно вздорном и курьезном, гулко звучала нота национального самообожания. И когда началось освободительное движение и со всех трибун понеслась декламация о том, что “мы” обгоним Европу, что Франция реакционна, Америка буржуазна, Англия аристократична, а вот именно “мы”, во всеоружии нашей неграмотности, призваны утереть им нос и показать настоящее политическое зодчество, – наша близорукость и тут оплошала, мы и тут не поняли, что пред нами взрыв непомерно вздутого национального самолюбия… <…> Может быть, мало на свете народов, в душе которых таятся такие глубокие зародыши национальной исключительности. <…> Русскому национализму не за что бороться – никто русского поля не занял, а напротив: русская культура, бессознательно опираясь на казенное насилие, расположилась на чужих полях и пьет их материальные и нравственные соки»54.
Вся эта публицистическая полемика тогда ни во что серьезное – с точки зрения осмысления вопроса «Евреи в русской культуре» – не вылилась, что и было подытожено формулой журналиста Г. Полонского: «“Евреи” останутся, а от “инцидента” ничего не останется» (“Еврейский мир”, 1911, № 8).
В частной переписке страсти кипели не менее остро, ну а высказывания, естественно, были откровенней и грубее. «Лучшие люди России», говоря от имени своего русского «Я», по сути своей демонстрировали точку зрения сиониста Жаботинского. Другими словами, обе стороны сходились во мнении, что каждый народ хозяин на своем литературном поле, и лезть туда чужакам негоже: «Каждый сверчок, знай свой шесток». Вот, например, высказывания на сей счет близкого в личном плане Бунину в те годы Александра Куприна – одного из немногих русских писателей, создававших в своей прозе человечные и глубоко трогательные образы евреев:
«18 марта 1909 года.
Все мы, лучшие люди России (себя я к ним причисляю в самом-самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот избранный народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но во сто раз ужасней то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух указать никогда не решимся. Можно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея!? <…>… Ты (имеется в виду Ф. Д. Батюшков – М. У.) – самый корректный, нежный, правдивый и щедрый человек
