и кончая засраным Оскаром Норвежским58, полезли в постель, в нужник, в столовую и в ванную к писателям. Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты – куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения. И так, именно так, думаем в душе все мы – не истинно, а – просто русские люди. Но никто не решился и не решится сказать громко об этом. И это будет продолжаться до тех пор, пока евреи не получат самых широких льгот. Не одна трусость перед жидовским галдением и перед жидовским мщением (сейчас же попадешь в провокаторы!) останавливает нас, но также боязнь сыграть в руку правительству. О, оно делает громадную ошибку против своих же интересов, гоня и притесняя евреев, ту самую ошибку, когда запрещает посредственный роман, – и тем создает ему шум, а автору – лавры гения»59.
В том же 1909 г. несколькими месяцами позже Максим Горький, всегда позиционировавший себя как юдофил, раздраженно заявлял в письме к А. Амфитеатрову от 27/28 декабря:
«Я понимаю настроение А. Белого, понудившее его закатиться в антисемитизм60. В самом деле: вы посмотрите, какая это бестактная и разнузданная публика, все эти Мейерхольды, Чуковские61, Дымовы <…> и другие, имя же им – легион! В литературе русской они кое-как понимают слова, одни слова, но дух ее совершенно чужд им. <…> Ввозят и ввозят из Европы “последние крики”, озорничают, шумят, хулиганят. И, в конце концов, от всей этой их суеты выигрывают одни только антисемиты. Факт! И давно следовало указать на “тот источник антисемитизма”»62.
Анализируя это эмоциональное высказывание Горького, нельзя не удивиться, что такие банальные общечеловеческие качества, как нахальство, разнузданность и провокативность, выступают у него в роли характеристик национально-культурной специфики и, как следствие, представляют собой «тот источник антисемитизма». Тот же Горький, нещадно бичуя косность, лень, распутство и др. человеческие пороки в русском народе, отнюдь не был склонен объявлять их коммуникативными характеристиками «русскости», а значит возможным источником русофобии. Кстати говоря, упомянутый Горьким Осип Дымов – очень контактный человек, друживший с большинством знаменитых писателей того времени, включая Бунина, и сам являвшийся весьма и весьма популярным сатириком, прозаиком и драматургом, в своих мемуарах отмечал, что в предреволюционной России «проблема “еврей в русской литературе” <…> была болезненной для меня лично»63.
Нельзя не отметить, что в целом «еврейская тема в неантисемитской литературе была окружена известным набором ограничений (как замечено в рассказе Н. Пружанского “Начистоту” о еврее – русском писателе: “Он в литературе принадлежал к тому лагерю, где, по принципу, о евреях вовсе не говорят, а если и говорят, то говорят им одни только комплименты”; “Еврейская жизнь”, 1904, № I)»64.
