Там раньше гастроном был – огромный, мама маленького Славика водила: кафельная кофейная плитка, запах сладостей и деликатесов…
А сейчас вот ресторан. Солидный: на стоянке сплошь бэхи и мерины, новенькие, в тонировке, смотреть приятно. Внутри – музыка, скатерть белая, холуи снуют. За окном – театральный служебный вход, где вечерами трутся хмыри с букетами, балерин караулят – тоже, как Ярый, знатоки искусства.
Сидишь себе, значит: слева Стелла, справа Жанна, тапер лабает что-то невыразимо прекрасное, за окнами – вечер, и смотришь из своего бело-хрустального великолепия, как человечки, будто листья палые, за окном шуршат. Бегут себе, сирые. В сумках – картошка да килька в томате. Под ноги все больше глядят. Мазнут взглядом на Кировский, и домой…
В Кировском – самые зловредные билетерши.
Он был там три раза: один раз с матерью и два – с классом. И всякий раз бабки, одетые в зеленые сарафаны под цвет кресел, безошибочным чутьем вычисляли в лобастом пацане нарушителя спокойствия и парию в храме высокого искусства. Мораль ему читали вне зависимости от того, делал что-то Славка или не делал. Сейчас бы попробовали, кошелки. Ну-ну.
Ярый взгромоздился в кресло, не заботясь совпадением ряда и места с тем, что написано в билете. Никто не возразил. Это правильно.
Поставил барсетку на соседнее кресло и сделал звонок по мобильному. Мол, не беспокоить. В театрах мы.
Можно, конечно, было и к антракту подъехать, но посидеть в Филармонии это – прикол. Модное слово «прикол» нравилось ему чрезвычайно.
На сцену выкатили пианино. Ярый напрягся.
К счастью, пианист был мужик. Патлатый, во фраке. Долбал по клавишам, даже не глядя. Не парился, попадет или нет.
Настроение испортилось. Заныло под левым ухом.
Старые раны.
Музыкальные предпочтения Ярого со временем изменились: задорные девчонки из группы «Комбинация», всякие там миражи, эмигранты, шансон – это да. Но все-таки, к музыкантшам он питал определенную слабость.
Вот скажите, может человек, который только что заключил сделку, прикупив подвальный шалманчик «Лилия», рассчитывать, что имущество этого шалманчика поступит в его распоряжение? Что персонал станет слушать нового хозяина, что все будут вежливы и предупредительны?
И что характерно, никто тебя силой не держит: не нравится – вали, куда пожелаешь.
И вот выходит Ярый из директорского своего нового кабинета, и все ему, понимаешь, рады и готовы служить, и видит он в глубине зала…
Вернее, слышит…
Пианист на сцене шарахнул по клавишам так, что Ярый вздрогнул. Ишь, разошелся. Сбил с мысли, козел.
…Так вот, в глубине пустого зала чудная, нежная мелодия прямо льется, будто дождик по крыше капает – кап-кап-кап. А потом еще так, словно речка журчит, как в пионерлагере, когда они с ребятами сбежали с тренировки…
И видит он со спины, что сидит такая тоненькая вся,
