не прошло и двух минут, как пеньковые жгуты были разрезаны и освободившийся от них пленник вздохнул полной грудью.
– Однако, как ты здесь, друг мой?
– Я стоял с самого начала на краю площади и всё видел. Чуть не утонул – я не умею плавать. Но там несло много досок, целые заборы, много чего ещё. Я держался за доску и старался не потерять тебя из виду. Там плыл и Монпелье с размозжённой головой.
– Так это был он, он врезался в столб?
– Да.
– Теперь некем будет пугать непослушных детей. Какая потеря для родителей!
– Ты всё шутишь, учитель; другой на твоём месте уже умер бы от разрыва сердца!
– Правду сказать, мне сейчас не очень весело. Ах! – Батистон застонал, попытавшись встать на ноги. Это у него получилось со второй попытки. – Но хорошо уже то, что Монпелье не удалось меня спалить.
– Жаль, что не досталось бревном по голове тому, кто виноват во всём больше.
– Это кто же?
– Твой друг Шарль.
– Этьен, что ты говоришь? При чём здесь Шарль?
– Он пустил слух, что ты знаешься с нечистой силой, что картины твои злодейские и по ночам с них сходят чудовища и бесы, и ты с ними разговариваешь и колдуешь.
– Что за чепуха! Неужели Шарль… Зачем ему?
– Так говорит отец. Он же в магистрате. А зачем – так Шарль ведь тоже художник, но до тебя ему далеко. Вот и захотел убрать. А твой дом и мастерскую заполучить себе. Ты ничего не видел, не замечал?
– И подумать не мог. Но ведь ты сколько раз был у меня – видел ты, чтобы из картин выползала нечисть?
– Нет. Но нарисована-то иногда была. Да ты же и разговариваешь почти всё время с картиной, когда пишешь. Как с живой. Монпелье, – говорит отец – больше и не надо. Он, Монпелье, подсылал к тебе людей – якобы посмотреть картины, прицениться. А на деле – шпионить. Вот они и подтвердили – дескать, Батистон разговаривает с нарисованными.
– С ума сойти можно. Я и так-то еле живой. Хотя значительно живее Монпелье. – А тебе, Этьен, спасибо. Надеюсь, доведётся ещё тебя отблагодарить. Теперь же мне надо побыстрее куда-то убираться.
– Да, конечно, но пока, до темноты, надо спрятаться. Давай найдём место. Потом я схожу домой, принесу поесть – ты же не сможешь идти неизвестно сколько, не евши.
Они отыскали заросший чертополохом загон для овец и тут вымокший Батистон, морщась от боли, стянул с себя одежду и выжав её, повесил сушиться на изгородь там, где бурьян был выше. Сюда, на пригорок, вода не добралась, долина же внизу оставалась залитой водой. Город шумел, разбираясь с последствиями катастрофы. Разбираться предстояло долго.
Прошло порядочно времени, прежде, чем вернулся Этьен: солнце краем уже коснулось горизонта, стало прохладно.
