рубашках, вкусно ужинать и спать на чистых простынях, дыша
ароматом волос любимой женщины. Период Большого Гона, казалось бы такой откровенный,
циничный и потому надёжный, запросто поглощается лёгкой и воздушной Эпохой Голубики.
Именно «Эпохой» – по-другому это не назовёшь. Новая эпоха приходит, кажется, навсегда, потому
что происходящий внутренний переворот грандиозен. Изучать одну женщину, оказывается, куда
интересней, чем всех, потому что постижение одной женщины куда душевней – здесь тепло не
рассеивается вовне, не уносится уходящими и исчезающими ночью или утром.
Расставаясь с прошлым, Роман делает ревизию записных книжек и фотографий. Книжки с
телефонными номерами и наиболее откровенными пометками рвёт в мелкие кусочки и – в мусор, а
вот фотографии из чёрного пакета жалко. В конце концов, это ведь всего лишь карточки, никаких
ниточек к реальным женщинам от них уже не тянется. И потом – каким бы беспутным ни было
прошлое, но оно было… Выбрось снимки, и останется дыра. Для верности Роман укладывает
чёрный пакет в обычный, белый, и заклеивает его, так что коллекция становится неотличимой от
пачки новой фотобумаги. Надёжней такого сейфа нет ничего, потому что самое важное знание,
которое ещё в детстве привил дочери Иван Степанович, тоже увлекающийся фотографией, – это
то, что фотобумагу открывать нельзя – она испортится.
А сколько разных любопытных деталей открывается женатому мужчине ещё. Оказывается,
например, что сборы женщины куда-либо – это принципиально иное, чем сборы мужчины. Если
вечером выходного дня им предстоит идти в театр, так обожаемый женой, то голову она «заводит»
(её словцо) ещё с утра, прикрыв бигуди газовой косынкой, и со своими синими глазами становится
при этом совершенно инопланетным существом. Длинные, красивые ресницы красит чуть
подстриженной зубной щёткой; впервые увидев эту щётку, Роман с новой силой осознаёт всю
роскошность её ресниц. А какие у неё потом получаются глаза: взглядом таких оптических
аппаратов только сердца клинить на всём ходу. И, кажется, для того, чтобы моргать этими веерами,
требуется специальное, дополнительное усилие. Когда Голубика занимается собой, Роману не
сидится: в квартире слоисто колышатся волны трепетных ароматов. Даже на улице от одного
такого касательного дуновения мозги набекрень и голову вкось, этак инстинктивно по дуге, чтобы
непременно оглянуться, а куда от этих запахов деваться в четырёх стенах? В то время, как
большинство людей, которых знает Роман (уж не говоря о родителях), несколько экономят себя в
стремлении к яркому, Ирэн, можно сказать, «по-капиталистически» прожигает жизнь всем самым
ослепительным
